Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой
Шрифт:
– Нет жалоб! – крикнул кто-то из задних рядов.
И комиссия удалилась.
Не знаю, чего больше в этом заговоре немоты: презрения, ненависти, отчаяния, неверия в перемены к лучшему.
Но если не верить – как тогда жить?
С легкой руки нашего главного тюремного писателя, Солженицына, стала широко известна поговорка «не верь, не бойся, не проси». Но я не помню ни одного арестанта, который употребил бы в беседе эту поговорку.
Она лжива.
Как же не верить, если без веры в людей, в Бога, в высшую справедливость – человек не живет?
Как же не бояться,
Как же не просить, если взаимопомощь – одна из основ тюремного общежития?
Не существует ни одного зэка или арестанта, который не попросил бы у соседа или товарища сигарету, спичку, щепотку соли или чая. На то мы и люди, чтобы верить, бояться и просить.
Я помню главный и самый важный урок, вынесенный из тюрьмы. Один человек всегда поможет другому человеку. Беда объединяет. В русской тюрьме самые дикие и страшные люди: убийцы, злодеи, мошенники, негодяи – способны создавать сложные объединения, сообщества и системы ради элементарного выживания.
Однажды я сидел в карцере «Матросской Тишины». Каждую ночь ко мне закидывали «грев»: чай, курево, конфеты, сахар.
Чтобы организовать доставку «грева», половина тюрьмы приходила в движение. Смотрящие хат платили дежурным по продолам. Дежурные по продолам отдавали часть выручки корпусным надзирателям. В круговорот «общего хода» были вовлечены арестанты из хозяйственной обслуги, гражданские специалисты – врачи, даже «кумовья», то есть тюремные оперативники.
Круговорот «грева» внутри изолятора был очень сложным, многоступенчатым. Сотни килограммов чая, сахара, сигарет, средств гигиены путешествовали по «дорогам» и «кабурам» из одной камеры в другую. Вес и количество строго учитывались. «Смотрящие» и «положенцы» рассылали «прогоны», где было подробно разъяснено, какие камеры «греют» карцер, какие – тубанар, или больничку.
Сообщая эти подробности, я вовсе не выдаю никаких тайн: система «общего хода» известна тюремной администрации во всех деталях.
О фактах пыток, избиений, выколачиваний признательных показаний также широко известно – но эта информация замалчивается.
Почему это происходит?
Попробуем разобраться.
Никто не знает, насколько распространено сейчас в России выбивание признательных показаний из подследственных.
Никакой статистики нет и быть не может.
Но я возьму на себя смелость утверждать, что побои, запугивание, издевательства и психологическое давление практикуются в подавляющем большинстве случаев, если речь идет о раскрытии особо тяжких преступлений, убийств и бандитизма. Я утверждаю это со слов своих знакомых – полицейских оперативников и следователей.
Взрослого человека, обвиненного, например, в хищении, бить и пытать не будут. А вот молодого парня, бандита, подозреваемого в убийстве, бьют в ста случаях из ста.
Оперативники – не дураки. Если молодой человек хорошо одет, уверен в себе, физически развит, если он имеет дорогой автомобиль, если живет на широкую ногу и при этом нигде официально не работает – это достаточные основания для того, чтобы считать его бандитом.
Хороший оперативник знает всех бандитов в своем городе, на своей «земле».
Хороший оперативник знает, кто и где продает наркотики, кто скупает краденое, кто перебивает номера угнанных машин, кто собирает общак, кто «положенец», кто «смотрящий». Внутри себя, в своей голове, он легко отделяет хороших от плохих, честных от бесчестных.
Бандита он искренне считает своим злейшим врагом.
В 1993 году я попал под подозрение в убийстве и просидел трое суток в ИВС. Меня несколько раз били, но, так сказать, в щадящем режиме – скорее, запугивали.
Я хорошо помню аргументы оперативников.
– Откуда у тебя такая кожаная куртка? – спрашивали они. – Откуда такие дорогие сапоги? Ты говорил, что в тот день обедал в кафе, – откуда у тебя деньги на обеды в кафе? Мы вот не ходим обедать в кафе, нам не по карману! Ты снимаешь квартиру в Москве, платишь 60 долларов в месяц – откуда у тебя такие средства? Где ты работаешь? Где твоя трудовая книжка?
Они – оперативники, сыщики – были очень искренними в этих вопросах. Они ненавидели меня. Они не просто «делали свою работу». Это было личное, нутряное. Они искренне считали, что воюют на стороне добра и правды. Избивая, пытая, унижая подозреваемых, они полагали, что совершают благодеяние.
На войне как на войне.
Если враг не сдается – его уничтожают.
Если подозреваемый не дает показаний – его нужно заставить.
Избиения и пытки происходят вовсе не потому, что в полиции работают сплошь садисты и неумехи, неспособные собрать доказательную базу в рамках закона. Для сотрудников полиции, пытавших Захарина, его вина была неоспорима. Они считали, что правы. Очистить землю от преступного элемента любой ценой, законными средствами и незаконными – вот какой была их цель.
Хороший оперативник с одного взгляда отличает честного человека от бесчестного. Или думает, что может отличить. И если он видит, что перед ним бесчестный человек, – он не будет с ним миндальничать.
Это личное.
Это война. Либо ты их, либо они тебя.
Соответственно, представители преступного мира отвечают полицейским такой же ненавистью и презрением.
И с той, и с другой стороны – множество бесстрашных, смелых, отчаянных, готовых на всё. И с той, и с другой стороны есть предатели и ренегаты. Многие профессиональные преступники являются тайными полицейскими осведомителями. Многие сыщики и оперативники продают информацию преступникам.
Эта сложная система пребывает в динамическом равновесии.
Любой профессиональный убийца знает: если его возьмут – его будут пытать. Он к этому готов. Любой сыщик знает: если в его руки попадется убежденный уголовник – его не следует жалеть.
Любой сыщик, любой следователь и дознаватель, любой прокурор, ознакомившись с материалами уголовного дела, за пять минут легко определяют, виновен ли фигурант. Это внутреннее ощущение, оно никак не связано с наличием либо отсутствием доказательной базы. Это опыт и интуиция.