Приказ обсуждению не подлежит
Шрифт:
Пол, выложенный плиткой, сиял под светильниками с матовым покрытием. Своеобразный детектор, особенно — на втором этаже. Безошибочно можно угадать, приводили ли на допрос заключенных: в тюрьме пол также выложен плиткой, но бульварной, что ли. Пыль с нее переносится обувью тюремщиков и зачастую босыми ногами арестованных в СИЗО. Получаются меловые полосы.
Амин подошел к своему кабинету под номером 10 и глянул в сторону поворота, за которым находился охраняемый пост. Наследили порядочно, заметил он, не менее пяти человек побывали на допросе в кабинете номер 8.
Хаммал вошел в кабинет и включил свет, бросил портфель на стол. Он входил в так называемую группу полевых опер-работников из подразделения службы безопасности. Он выезжал по вызовам, но чаще всего вел допросы, не выходя из своего кабинета.
Не успел он включить кофеварку, как к нему пожаловал коллега — вечно неопрятный капитан Бешар с шапкой черных с проседью волос и тонкой полоской усов.
— Время, время, — Бешар даже постучал по своим наручным часам. — Опаздываешь, Амин.
На самом деле опаздывал капитан, однако из-за Амина.
Хаммал недовольно сморщился и махнул рукой:
— Вот только не надо мне предъявлять претензий.
Я заранее предупредил, что прийти на работу вовремя не смогу. Я отпросился, ясно? — И поиграл широкими бровями.
Амин только что вернулся из Алжира, лежащего в другом часовом поясе. Прокатился туда и обратно бесплатно. Раньше Амин работал в аэропорту Даули, возглавлял отдел службы безопасности столичного аэропорта, уже имея за плечами опыт работы в «Мухабарате».
В Алжире он улаживал семейные дела. Младший брат Амина Хабиб проживал за границей тринадцать лет, но в ближайшие месяцы должен вернуться на родину по семейным обстоятельствам. А новый сирийский закон предусматривает своеобразную альтернативу военной службе: граждане, достигшие сорока лет, а также проживающие за границей более пятнадцати лет, освобождаются от службы в армии за пятнадцать тысяч долларов. У Амина были связи среди офицеров госбезопасности алжирской столицы, и он решил все дела на месте: брату сделали документы, свидетельствующие о том, что он проживал в Алжире с 1988 года. То есть шестнадцать лет. Откос по-сирийски.
Утром сегодняшнего дня следователь Хаммал прилетел в Дамаск. Из аэропорта Даули его забрала машина службы «Мухабарат», на которой он добрался до Латакии. И — с места в карьер — приступил к работе. Точнее, не успел приступить — напоролся на претензии товарища. Ладно бы там получить втык от начальства…
— Что у тебя? — Амин сменил гнев на милость. Он открыл портфель и достал купленные по пути чизбургеры. Сначала нужно подкрепиться, а работа подождет.
— У меня, — с выражением произнес Бешар, — в разработке диверсионная группа.
«Ну, — глазами спросил Амин, — диверсионная группа, а дальше что?» Тут каждый сириец потенциальный диверсант. Каждый сосед-израильтянин — диверсант.
Каждый американец — шпион.
— Кто такие?
— Не поймешь. Один — точно немец. Другой — еврей. Их командир наверняка русский. Дрим тим.
— Это что, анекдот такой? — удивился Амин и откусил от чизбургера.
— Я бы хохотнул, если бы они не прибыли с заданием освободить русских диверсантов. — Бешар пожал плечами. — Кто-то ляпнул их руководству, что диверсантов повезут на следственный эксперимент. Сначала взяли командира. Он молчал. Потом ко мне в кабинет зашел один человек…
«Мур-алай», — безошибочно угадал Амин, глотая дважды: кусок пережеванного чизбургера и комок, невольно подступивший к горлу. Мур-алая ненавидела даже его третья жена.
— ..Я сказал ему: «Ну теперь я тебе не завидую. Теперь даже я не смогу тебе помочь». Потом он начал кричать по-русски.
— Русское консульство поставили в известность?
— Зачем? У него фальшивые документы. По ним он — подданный Черногории.
«Да, с таким бумажным оборотом можно тянуть вечно», — подметил Амин.
— В общем, командир группы просится на повторный допрос. По твоей милости я пересидел три часа.
Примешь его, — приказным тоном распорядился следователь, — а я побежал. Да, если не сидится на месте, сгоняй в воинскую часть к соседям: туда его определили.
— Конечно сгоняю, — деланно обрадовался Амин. — Делать мне больше нечего.
— Можешь взглянуть на вооружение диверсантов.
— Что, мощное оружие?
— Не то слово. Чего не скажешь о самих бойцах. Об командира разве что не вытерли ноги. На вид ему лет сорок пять, столько же по документам, а после общения с Мур-алаем ему можно выходить на пенсию. В общем, зайди ко мне, примешь дело. Да, чуть не забыл, — Бешар вернулся к столу. — Имеются серьезные расхождения в показаниях диверсантов. В основном они молчат, но по разрозненным данным получается, что они готовили диверсию на территории самой тюрьмы. А это означает, что на них работает группа поддержки. Может, из местных. Сейчас оперативники работают именно в этом направлении, а диверсантов пока не трогают — они знают столько, сколько им положено знать. Насели на хозяина «Баб-эль-Джинеина» — забыл его фамилию, армянин по национальности, — где брали группу, отрабатывают по «УАЗу» — средство передвижения.
Амин бросил взгляд на часы. Отчего-то нахмурился.
Выключил кофеварку (пусть кофе настоится) и последовал совету товарища — отправился забрать дело и «смотреть на вооружение команды мечты».
Дерзость в постановке…
Не может не вызывать уважения…
Была чистой воды авантюрой…
Марк в следственном изоляторе. В следственном кабинете. Наедине со следователем. Он был настолько уверен в своих силах, в том, что его план, рожденный буквально во время ареста, сработает, что его не смутила бы и пара охранников за спиной.
О каком бы то ни было риске речь не шла. Марк остался один на мостике тонущего корабля и готовился покинуть его последним. И в последний же миг разглядел огни секретного фарватера, ведущего к спасительному берегу. И — приготовился поднять свою команду обратно на борт.
Просто так ложиться под гильотину, «расстегнув для удобства воротничок», было не в привычках Марка.
«Как украсть миллион».
Он чем-то походил на художника ван Мегерена, подделывающего полотна Вермеера, против которого ополчились эксперты всего мира. И он выиграл.., подделав еще одну картину выдающегося художника. «Начальник тюрьмы плакал, глядя на это произведение искусства, а сосед по камере…»
Перед следователем находился человек, который сдал своих товарищей и провалил операцию. Здесь он получит срок и будет жить, а у себя на родине его, возможно, ждет смерть. Его товарищи, представься такая возможность, порвут его зубами. Он один, и этот факт его убивает.
Он сотрудничает из последних сил. Он заглядывает в глаза следователю как покорная собака. Вспомнив что-то, он забарабанил в дверь камеры, требуя отвести его на допрос.
Он высох за эти дни — но как раз приобрел форму «идеального диверсанта»: поджарый, без капли лишнего жира, выносливый — а сейчас еще и закаленный.