Приказы не обсуждаются
Шрифт:
Разместились так же, как на вилле в Лиссабоне, — по национальному признаку. И вскоре собрались в номере у русских — он был просторнее остальных.
Паркленд доложил, что все готово. Вертолеты дожидаются на аэродроме, все в них погружено, и никаких сложностей с местными властями не предвидится. Вылетать можно хоть сейчас.
Однако Гордон и Симонов торопить своих людей не стали. Были у них какие-то еще дела в этой Лусаке, о которых они предпочли не распространяться. Оставили Коннора с Евгением и Александром, а сами удалились в «американский»
— Ну, что вы об этом думаете, парни? — спросил сержант, развалившись на кровати отсутствующего Симонова.
— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Загайнов, разглядывая вид за окном. Номер находился на пятом этаже, и кое-что увидеть было можно.
— Всю эту драную операцию по устранению какого-то афроафриканца, который сидит в заднице у наших правительств, как заноза! Мне кажется, что мы можем вляпаться по самые уши в дерьмо, если не будем держаться друг за друга, как родные братья. А нам даже не дали как следует познакомиться. Как я могу считать братьями этих нелюдимых португальцев? Так и кажется, что они ждут момента, чтобы всадить тебе в спину нож.
— Ну, Джек, это ты преувеличиваешь! — лениво отозвался Миронов. Ему хотелось курить, но было лень вставать с постели, чтобы поискать пепельницу. — Просто такая национальная черта — спокойствие и угрюмость.
— Но я не могу воевать вместе с угрюмыми людьми! Кто даст гарантии, что эти ребята не подведут в трудный момент? Они даже улыбаться не умеют! А я всегда напряженно отношусь к людям, которые не умеют улыбаться. Вот вы, хоть и русские, а вполне нормальные парни. И пошутить можете, и выпить. Наверное, и в морду дать у вас не заржавеет.
— Во-первых, насчет в морду — точно не заржавеет! — сказал от окна Сашка. — А во-вторых, что это значит: «Хоть и русские»? Тебе что, приходилось раньше с русскими сталкиваться и они тебе не понравились?
— Нет, — смутился Коннор, — не приходилось. Но о вас уж очень странная слава идет по всему миру…
— И чем же она странная? — все-таки сел на кровати Евгений.
— Ну, например, когда вы воюете, то никого не жалеете, ни своих, ни чужих. Или, только пьяными в бой ходите, для храбрости.
— Дурак ты, Джек, — разочарованно сказал Евгений, опять падая на койку. — И слушаешь ты каких-то дураков. Как можно в современный бой, особенно если это диверсионная операция вроде нашей, идти пьяным? Да тебя первый же партизан прирежет ржавым мачете, ты и охнуть не успеешь.
— А то, что никого не жалеем, — подхватил Сашка, — тоже брехня! Это ваши журналисты вой поднимают по каждому мало-мальски подозрительному случаю в России. Любой человек — целая вселенная, и жизнь его уникальна и драгоценна. Если же нам приходится убивать, то к этому принуждают или обстоятельства, когда на кону стоит твоя жизнь и твоих товарищей, или приказ командира, который ты обязан выполнять.
Евгению в голову пришла одна интересная мысль. Он снова сел на кровати, дотянулся до пепельницы и закурил.
— Скажи, храбрый американский солдат, тебе самому приходилось убивать?
Попал-таки в болевую точку. Коннор был, наверное, неплохим парнем, потому что на лице его сейчас ясно были видны сомнения, обуревавшие душу. Другой на его месте соврал бы без зазрения совести, дескать, пачками резал всяких террористов и отморозков. А этот сомневался: стоит ли врать. И честность одолела.
— Нет, — выдавил он наконец, — не приходилось. В жизни не убил ни одного человека.
И тут же вскинулся.
— А вам, что, приходилось?
Евгений просто рассмеялся, а Сашка равнодушно бросил:
— Всякое случалось…
Американец был сражен наповал. Он, такой лихой вояка и весь из себя «морской котик», попал в компанию русских громил, у которых, наверное, руки по локоть в крови невинных жертв. И они так спокойно покуривают, словно им предстоит загородная прогулка с барбекю на лоне природы, а не серьезная операция, с которой можно и не вернуться!
— И вообще, Джек, ты напрасно переживаешь насчет португальцев. Только настоящий бой может показать, на что способен человек, струсит ли он и наделает в штаны или будет драться до последнего. Португалия, насколько я помню, в последние годы никаких боевых действий не вела и в войнах не участвовала. Но я не думаю, что с нами послали каких-то необученных щенков, которые при первом выстреле поднимут лапки и станут проситься к мамочке. В конце концов, операцию планировали не дураки. И как мы будем действовать, зависит в первую очередь от нас самих. Не годится, собираясь на серьезное дело, раздувать в себе негативное отношение к коллегам. Относись к людям так, как ты хотел бы, чтобы они относились к тебе.
— Представь, — поддержал товарища Евгений, — а что если сейчас Лопеш и Силва сидят у себя в номере и размышляют таким образом: «Ну и послал нам Бог кретинов в напарнички! Один — здоровенный американский обалдуй, который только и умеет анекдоты рассказывать да на гитаре бренчать, два других — подозрительные русские типы, наверное, только что из Чечни, где детям и старикам глотки резали! Что мы делать с ними будем?» Какая группа у нас получится? Если так размышлять, то лучше сразу от дела отказываться и по домам разлетаться!
— Да вы не поняли… Да я не то имел в виду… — залепетал Коннор. Но Загайнов жестко осадил его:
— Мы прекрасно поняли, что ты имел в виду! Поэтому и говорим: «Брось подозрения! Мы все — в одной лодке! И надо грести четко, размеренно и слажено, чтобы не рухнуть с водопада!» Понятно изъясняюсь?
Тут в дверь без стука вошел Симонов. Коннор тут же пулей вылетел из номера.
— Что это с ним? — удивился Алексей Васильевич.
— Да так, профилактическую работу проводили, — усмехнулся Загайнов. — На предмет правильной расстановки акцентов. «Кто есть ху», как выразился один наш прошлый президент.