Приключение Гекльберри Финна

Твен Марк

– Но погоди, Том, зачем нам предупреждать кого-то о беде? Пусть сами все выясняют – это же их дело.

– Да знаю я, но разве на них положиться можно? Они же с самого начала все на нас свалили. Они такие доверчивые и бестолковые, что и заметить ничего не способны. Так что, если мы их не предупредим, никто нам мешать не станет и после всех наших трудов и усилий побег пройдет без сучка, без задоринки – ерунда какая-то получится, никому не интересная.

– Ну, что до меня, Том, я бы против этого не возражал.

– Вздор! – возмущенно выпалил он. А я говорю:

– Так ведь я чего, Том? – я ничего. Что тебе годится, то и мне подойдет. Ты лучше скажи,

где мы горничную возьмем?

– Вот ты горничной и будешь. Ночью прокрадешься к неграм и уворуешь платье девочки-мулатки.

– Погоди, Том, но ведь тогда утром такой шум поднимется. У нее же наверняка только одно платье и есть.

– Знаю, но тебе оно понадобится всего минут на пятнадцать, – чтобы донести ненанимное письмо до передней двери и подсунуть под нее.

– А, ну ладно, хотя я с этим и в обычной моей одежде управился бы.

– Так ведь ты тогда на горничную нисколько похож не был бы, верно?

– Верно, но смотреть-то, на кого я похож, все равно некому будет.

– А вот это совершенно не важно. Для нас важно только одно – исполнение нашего долга, а смотрит на нас кто или нет, никакого значения не имеет. У тебя вообще хоть какие-нибудь принципы имеются?

– Хорошо-хорошо, молчу. Буду горничной. А матерью Джима кто будет?

– Матерью буду я. Украду ради этого платье у тети Салли.

– Постой, но тогда тебе придется остаться в хибарке после того, как мы с Джимом удерем.

– Не надолго. Набью одежду Джима соломой, уложу на кровать, вот и получится его переодетая мать, а платье сниму и Джиму отдам и мы все вместе, ускользнем от злосчастной судьбы. Когда из тюрьмы бежит прославленный узник, король, к примеру, про него обязательно говорят: ускользнул от злосчастной судьбы. И про королевского сына тоже так говорят, – все равно, внебрачный он или бракованный.

Ну вот, Том написал ненанимное письмо, я спер ночью платье мулатки, надел его и подсунул письмо под переднюю дверь, как и велел мне Том. Письмо было такое:

Берегитесь. Вас ждет беда. Будьте бдительны.

Неведомый друг

На следующую ночь мы прилепили к передней двери картинку: череп и скрещенные кости – Том ее кровью нарисовал, а еще на следующую – другую, с изображением гроба, но уже к задней двери. Перепугались все чуть не до смерти. Если бы по всему дому привидения скакали, да под кроватями прятались, да подрагивали в воздухе, и то хуже не было бы. Когда вдруг хлопала какая-нибудь дверь, тетя Салли подскакивала на месте и вскрикивала «ой!»; если что-нибудь на пол падало, – подскакивала и вскрикивала «ой!»; если до нее дотрагивались, когда она того не ждала, – то же самое; бедняга уж и в одну сторону подолгу смотреть не могла, потому как ей казалось, что к ней кто-то сзади подбирается, и она резко поворачивалась, вскрикивая «ой!», и не успеет до конца обернуться, как уже поворачивается обратно и снова вскрикивает. Она и в постель на ночь ложиться боялась, и на ногах оставаться тоже. В общем, оказали наши письма потребное воздействие, это Том так сказал и добавил, что более потребного ему пока видеть не доводилось. По его словам, это означало, что мы все сделали правильно.

А теперь, говорит, наступило время основного удара! На следующее утро мы сочинили при первом свете зари еще одно письмо, но не знали, как с ним поступить, потому что за ужином решено было поставить на ночь двух негров, чтобы они сторожили и переднюю дверь, и заднюю. Том спустился по громоотводу, разведку произвести и, обнаружив негра, который заднюю дверь охранял, спящим, заснул ему письмо за шиворот и вернулся назад. В письме говорилось вот что:

Не выдавайте меня, я хочу быть вашим другом. Сюда проникла с Индейской

территории банда кровожадных головорезов, которые собираются украсть нынче ночью вашего негра; это они старались запугать вас, чтобы вы сидели дома и не мешали им. Я сам состою в этой шайке, но недавно поверил в Бога и решил порвать с ней и вернуться к праведной жизни, потому и открываю вам их адский замысел. Сегодня, ровно в полночь, они подкрадутся к вам вдоль забора с северной стороны, откроют поддельным ключом хижину и заберут негра. Я должен буду держаться в стороне и задудеть, если замечу какую опасность, в жестяной рожок, но только дудеть я на стану, а, как только они войдут в хижину, замемекаю по-овечьи; и пока они будут расковывать негра, вы сможете подкрасться и запереть дверь, а после поубивать их всех, когда у вас найдется свободное время. Ничего не предпринимайте, сделайте, как я говорю, потому что, если вы предпримите, они что-нибудь заподозрят и поднимут шум, гам и бедлам. Награды я никакой не хочу, ею послужит мне мысль о моем добродетельном поступке.

Неведомый друг.

Глава XL. Как едва не сорвалось чудесное спасение

Настроение у нас после завтрака было самое отменное – мы пошли к берегу, подняли со дна мой челнок, выплыли на реку, порыбачить, съели взятую с собой еду, вообще время провели превосходно, да заодно и плот проведали, с ним ничего плохого не случилось. А вернувшись домой и запоздав к ужину, застали всех в страшном беспокойстве и суматохе, – все у них валилось из рук, а нас они сразу после ужина отправили спать, не сказав, в чем причина тревоги, и о новом письме тоже ни слова не сказали, да мы в этом и не нуждались, потому что и так знали о нем, и побольше ихнего, и как только мы поднялись до середины лестницы, а тетя Салли повернулась к нам спиной, мы проскользнули в подвал, набрали там в буфете всякой еды – на добрый обед хватило бы, – отнесли ее в нашу комнату и забрались в постель, а в половине двенадцатого встали, и Том влез в украденное им платье тети Салли и принялся собирать провизию, чтобы ее вниз отнести, но вдруг говорит:

– А масло-то где?

– Я его на кусок кукурузной лепешки положил, – говорю, – большой такой шматок.

– Ну, значит, там и оставил, – здесь его нет.

– Да ладно, и без него обойдемся, – говорю я.

– С ним мы обойдемся гораздо лучше, – отвечает он. – Давай-ка, сбегай в подвал и принеси сюда масло. А после спустишься по громоотводу и нагонишь меня. Я пока пойду, набью соломой одежду Джима, чтобы у нас было чучело его переодетой матери. Да, и приготовься помемекать по-овечьи, – как помемекаешь, так мы сразу все и смоемся.

Он вылез в окно, а я спустился в подвал. Шмат масла, большой, с мужской кулак, лежал, где я его оставил, я взял кусок лепешки, задул свечу, и осторожно поднялся по лестнице, но едва вошел в дом, вижу: тетя Салли идет со свечой в руке, ну я и сунул лепешку с маслом в мою шляпу, а саму ее на голову нахлобучил, а в следующий миг тетя Салли увидела меня и говорит:

– Ты что, в подвале был?

– Да, мэм.

– И что ты там делал?

– Ничего.

– Ничего!

– Ничего, мэм.

– Так зачем тебя туда понесло среди ночи?

– Не знаю, мэм.

– Ах, ты не знаешь? Ты мне так не отвечай, Том. Говори, что ты делал в подвале.

– Ну вот совсем ничего не делал, тетя Салли, ей же ей, ничего.

Я думал, она меня отпустит, да в обычный день так оно и случилось бы, но, видать, происходившие в доме чудеса довели ее до того, что она стала с опаской относиться к любой не понятной ей мелочи, и потому сказала, очень твердо: