Приключения 1964
Шрифт:
В течение многих часов подряд через 10, 15, 30 минут раздавались команды. Первую «сейсмотелеграмму» передавали около семи часов подряд. Потом сделали перерыв. В это время Яблочкин в Тихой обычно менял ленту. Потом они продолжили передачу, передавая свое местоположение.
Хуже всего обстояло дело с освещением. Оба факела, которые полярники успели спасти во время пожара, кончили гореть уже несколько часов назад. Карманный фонарик почти совсем не светил.
Леонид распорядился использовать последние минуты его работы для осмотра места падения тягача. Осмотр дал неутешительные результаты. Несколько полуобгоревших досок, рваные куски кровельного железа —
К концу второго дня пребывания внутри пещеры они соорудили помещение, в котором пять человек могли, поджав ноги, лежать в относительном тепле. Первая «ночь» после почти двух суток бодрствования прошла спокойно. Полярники спали, измученные работой и бурными событиями дня. Один Леонид не спал и в который раз продумывал все возможные варианты дальнейших действий для спасения. Он хорошо знал Сашу и твёрдо верил: если сейсмографы записывали микросейсмы, возбуждаемые гейзерами, то их найдут. Если…
Неожиданно Леониду показалось, что он услыхал далекий вой. Неужели галлюцинация? Нет, вой продолжался, он переходил на более высокую ноту и снова возвращался на более низкую.
Сирена! Сирена спасателей.
Леонид стал трясти лежащих рядом Сергея и Жору. Сергей промычал что-то во сне и продолжал спать. Жора вообще не реагировал на толчки.
Нельзя терять ни минуты! Леонид выполз из шалаша.
Куда идти? Кажется, прямо по ручью. Леонид на четвереньках пополз по ручью. Горячая вода обжигала руки, но Леонид продолжал ползти вперед.
Вот возвышение, откуда бьет гейзер. Неожиданно Леонид услышал нарастающее клокотание. Сейчас начнется извержение. Надо бежать в сторону, иначе его сварит заживо в струе пара и кипятка.
Он вскочил, пробежал несколько шагов, споткнулся о камень и упал. Снова пришел в себя через несколько минут. Было тихо. Куда, зачем он бежал?
Да, была сирена, если не ответить, то они могут уйти.
Но как ответить! Кричать бесполезно: из этого далекого зала его не услышат. После падения Леонид совершенно потерял ориентировку. Где выход к трещине? Где лежит изуродованный тягач? Снова раздался далекий вой сирены.
Неожиданно Леонид почувствовал тонкий запах гари. Повернул голову — запах чуть усилился. Он двинулся навстречу запаху, он поворачивал, петлял и двигался в каком-то направлении, которое казалось ему совершенно противоположным нужному. Но с каждым шагом запах становился сильнее.
Наконец споткнулся обо что-то твердое. Он протянул руки и нащупал тягач. Леонид нагнулся, нащупал камень, поднял его и стал бить по стальному борту. Три частых удара, три длинных…
Прошло несколько минут. Тишина.
— Повторите сигналы, — приказал Коробов.
Снова завыла сирена, разнося тревожный вой по снежной равнине Антарктиды.
— Готовьте людей к осмотру трещины и продолжайте поиск других трещин, — распорядился Коробов.
В этот момент стоявшие рядом с трещиной услышали далекий стук: три точки, три тире, три точки. Сигнал бедствия, известный всем мальчишкам с детства.
Георгий
Десять тысяч шагов
Генка совершенно не понимал, почему это так, да и вообще этого нельзя было понять, но именно сегодня с самого раннего утра у него было совершенно определенное предчувствие чего-то неизвестного, таинственного, важного и обязательно хорошего. То ли молодость в его душе была слишком неугомонной, то ли утро было каким-то уж очень ясным и светлым, а скорей всего обе эти причины вместе подняли Генку на целый час раньше обычного.
Над пустыней всходило солнце. Сначала по безоблачному небу цвета полинявшего голубенького ситчика позолоченным веером брызнули гонцы солнца — его лучи, потом оно само глянуло из-за далеких холмов ослепительным царственным оком своим, и вот низко над горизонтом повисло уже всё великое светило, чуть волнуясь и подрагивая в теплых воздушных струях. Словно листок фотобумаги в проявителе, в одну минуту переменилось однообразное лицо пустыни. В каждой лощинке, за каждым холмиком попрятались темные резкие тени; невесть откуда и невесть куда побежали по песку следы, такие свежие и четкие, словно их только что нарисовали черной краской. Это было удивительно. Генка каждый день видел пустыню, но никогда не замечал всего этого. День начинался по-новому, необычно, и предчувствие пока что не обманывало.
Было ещё очень рано, не больше семи часов, а пустыня уже напоминала о себе, дохнув в лицо Генке сухим, горячим ветерком, будто и не было совсем ни ночи, ни темноты, ни прохлады. Генка послонялся по гаражу, потом взял кое-какие ключи и полез под свою полуторку; не то чтобы ему захотелось вдруг работать, нет: просто под брюхом машины была тень, и делать было нечего. Он улегся на спину на жестком брезенте, привольно раскинув ноги, и уже принялся было подтягивать гайку, как вдруг у колеса в двух шагах от его головы остановились чьи-то ноги. Генка не видел их хозяина, но знал, что это был Клевцов. Он один во всем гараже носил даже в самую жару свои неизменные солдатские галифе и сапоги: здоровенные кирзовые сапожищи примерно сорок четвертого размера, порыжевшие и растрескавшиеся от зноя. Генка принялся старательно отдуваться, пыхтеть, колотить ключами и вообще изо всех сил изображать кипучий трудовой процесс. Клевцов молчал.
«Ничего, начальничек, подождешь! — довольно подумал Генка. — Наплевать мне на всех, когда я занят ремонтом. И на тебя наплевать!»
Впрочем, если говорить честно, то Генка побаивался Клевцова. И совсем не из-за его жесткой нижней челюсти и тяжелых кулаков, дело было совсем не в них. На своём коротком веку много успел Генка перевидать начальников: строгих и добродушных, молчаливых и крикливых, трезвенников и пьяниц. Но такого, который, как ни крути, всегда оказывается прав, — такого ему ещё не попадалось. Этого стоило уважать и, пожалуй, слегка побаиваться.
Генка вытер со лба пот, вздохнул и с неохотой стал вылезать из-под машины. Интересно, чего Клевцов от него хочет? Стоит и ждёт. За последнее время Генка вроде бы здорово не выпивал, драк не устраивал. В аварии тоже не попадал, если не считать смятой фары, за которую нагоняй уже получен. Странно.
Генка вздохнул, перевернулся на живот и, пыхтя, выбрался наружу.
— Что это ты сегодня, брат, ранней птичкой, а? — как всегда угрюмовато, поинтересовался Клевцов, удивив Генку теми нотками доброжелательности в голосе, которые были для него необычны и не подходили к его суровому, мрачноватому облику.