Приключения 1974
Шрифт:
Летая с майором Козловым, штурман никогда не чувствовал себя спокойно. Уходя даже на самое легкое задание, он не был уверен, что вернется обратно.
Майор Козлов не умел держать машину на курсе, что вызывало у штурмана напряжение и нервозность. Но даже не это было самым неприятным. Стоило самолету попасть в зону огня, как с пилотом начинало твориться что-то необъяснимое. Он словно деревенел и лез вперед напропалую, строго по прямой, не обращая внимания ни на огонь зениток, ни на боевой порядок, ни на команды штурмана. Не умея держать точный курс в спокойной обстановке, тут он не отклонялся
Штурману казалось, все дело в том, что майор Козлов не умеет летать. Но сейчас он понял, что дело было и в нем, штурмане. В их экипаже не было того главного, без чего нельзя победить и о чем штурман начал догадываться лишь сейчас. Вот сейчас, пожалуй, он сумел бы помочь майору Козлову.
Когда родилось это понимание? Возможно, в тот момент, когда пилот спросил его о довоенной профессии стрелка. А может, еще раньше, когда он сказал: «Они вышибли мне глаза». Ведь даже тогда штурман не почувствовал дыхания смерти, как чувствовал его даже в самых безобидных полетах с майором Козловым.
Так или иначе, между штурманом и миром рождались новые связи, и рождением их он обязан пилоту Добрушу.
Бесконечная ночь держит в своих объятиях одинокую машину. Ночь сплетена из звезд, луны и гула моторов. Но штурману этого мало. Глаза его жадно осматривают землю, отыскивая признаки жилья, хоть маленькую светящуюся точку. Отыскивают не как ориентир, не как поворотный пункт или пятно для визирования. Он хочет убедиться, что там есть человеческое тепло, хочет услышать сигнал сочувствия и ободрения... Ничего подобного с ним раньше не случалось.
— Командир, как вы себя чувствуете? — снова спрашивает он. — Вам лучше?
— Да. Лучше, — доносится до него голос.
«Ему действительно немного лучше, — думает штурман с облегчением. И тут же мрачнеет: — Надолго ли?»
— Где мы находимся? — спрашивает пилот после молчания.
— Скоро Белоруссия.
— Машина... В каком положении машина?
— Все нормально, командир, — поспешно отвечает штурман. Даже слишком поспешно. — Машина в порядке. Если вы можете прибавить немного газу...
— Ладно.
И штурман чувствует, как увеличивается тяга. Его прижимает к спинке сиденья, линейка ползет по планшету. Он придерживает ее.
Ох, как пустынна земля! Она словно вымерла. Ни единого огонька до самого горизонта, ни единого движения, ни единого следа человека. Только серые пятна лесов едва проступают сквозь ночь. Может, уже вся земля умерла, может, единственное, что от нее осталось, — это серые пятна лесов?
— Командир, доверните влево.
Правое крыло приподнимается.
— Достаточно.
Машина начинает выравниваться.
— Еще чуть... Хорошо!
Теперь они пройдут севернее Гродно, дальше от его зениток и истребителей. И от облаков.
Штурман пристально вглядывается в небо. Справа растет облачная стена. Штурман хорошо видит причудливые фантастические очертания, такие нереальные в лунном свете.
Они красивы. Но это
— Командир, прибавьте еще чуть газу...
Какая же она мучительно-необъятная, эта ночь!
...Командир истребительной эскадрильи майор Добруш был переведен в бомбардировочную авиацию с понижением в звании и должности. Причиной тому послужила гибель полковника Голубева, который инспектировал их истребительный полк.
У полковника Голубева было немало прекрасных качеств, необходимых военному человеку.
Он был требователен не только по отношению к другим, но в равной степени и к себе самому. Если было нужно, он не боялся идти на смертельный риск, не боялся сесть в машину и наравне с рядовыми пилотами сражаться против врага. И надо сказать, он неплохо дрался. На его счету было два сбитых самолета противника, хотя инспектирующему вовсе не обязательно принимать участие в боях.
Но, к сожалению, у него имелся крупнейший недостаток, который превращал в ничто все его достоинства: в роли инспектирующего, в роли человека, призванного давать рекомендации, он никуда не годился. Во-первых, он полагал, что совершенно точно знает, как нужно воевать, чтобы выиграть войну, поэтому любые возражения для него теряли смысл, еще не успев быть высказанными. Во-вторых, у него был странный взгляд на ведение боевых действий: если подразделение несло большие потери, значит, оно хорошо сражалось, если же потери были незначительные, то это свидетельствовало о нежелании или неумении воевать.
Проверив результаты последних боев истребительного полка, Голубев сразу же споткнулся на том, что потери в эскадрилье майора Добруша значительно меньше, чем в двух других.
— Боитесь вступать в бой? — спросил он Добруша.
— Нет, товарищ полковник.
— Почему плохо воюете?
— Мы хорошо воюем, — возразил тот.
Возражать не следовало. Именно об этом говорил предостерегающий взгляд командира полка. Об этом же говорила и вся обстановка первого года войны, когда всем хотелось во что бы то ни стало обнаружить конкретных виновников неудач на фронтах и наказать их, чтобы выправить положение. Если бы Добруш промолчал, возможно, все обошлось бы. Но ему было слишком обидно за эскадрилью, которая сбила самолетов противника больше других, понеся при этом минимальные потери. Обидно за товарищей, которых в награду именует трусами.
Полковник Голубев прищурился.
— Вы утверждаете, что хорошо воюете? Почему же в вашей эскадрилье самые низкие потери?
— Именно поэтому.
— Нет! Потому что вы уклоняетесь от боя.
Майор Добруш положил перед ним сводку последних боев.
— Эскадрилья сбила самое большое количество самолетов противника.
Полковник даже не взглянул на сводку. Он ее и так знал наизусть.
— Если бы вы хорошо воевали, количество сбитых самолетов было бы еще больше. У вас самое боеспособное подразделение в полку. В вашей эскадрилье самолетов столько же, сколько в двух других, вместе взятых.