Приключения 1974
Шрифт:
— Что... со стрелком?
Закончив перевязку, он откидывается на спинку сиденья.
— Я слышал стук его пулемета всего минут пять назад. Значит, он жив. Но с ним нет связи.
— Попробуйте... пневмопочту.
— Не работает.
— Выводите машину на курс...
— Машина на курсе, командир. Мы идем домой.
— А... хорошо.
— Продержитесь до Белоруссии, командир.
— Какая высота?
— Две тысячи. Мы долго падали.
— Да... Мы идем с набором или снижаемся?
— Идем нормально, командир.
— Штурман... командуйте...
Снова чернота протягивает к нему свои щупальца и пытается выбросить из жизни.
— Набор! — кричит пилот. — Набор, штурман!
Он не помнит, почему им нельзя идти на малой высоте, но твердо знает, что нельзя.
— Не так резко, командир! — поспешно говорит штурман. — Чуть отдайте штурвал... Так, хорошо! Как вы себя чувствуете?
— Ничего... ничего, штурман, — бормочет Добруш.
— Вы перевязались?
— Да!
— Пока отдохните. Потом перевяжитесь лучше. У вас там осталось еще два бинта...
— Штурман, если я потеряю сознание...
Нет, об этом не следует говорить. Если он потеряет сознание, штурман сам узнает об этом. Но он не имеет права потерять сознание. Он отвечает за экипаж.
— Штурман, что со стрелком?
— Пока не знаю, командир.
— Попробуйте узнать.
— Я пробую, командир. У вас кислород в порядке? Шланги целы? Проверьте...
Ах, какой ты заботливый, штурман!.. Ладно. Спасибо.
— Пока не свяжетесь со стрелком... штурман... пока не свяжетесь... — Он снова вырывается из черного плена и продолжает: — Больше пяти тысяч не набирать...
— Да, командир, понял. Вы не забыли переключить баки?
Это он забыл. Пилот тянется к переключателю. Потом обессиленно запрокидывает голову на спинку сиденья...
Первой мыслью штурмана после того, как он узнал, что пилот потерял зрение, была мысль дотянуть до Белоруссии. Конечно, оставлять самолет над оккупированной территорией — перспектива не из приятных. Но там был бы хоть какой-то шанс скрыться, связаться с партизанами или пробиться на восток.
Но теперь этот вариант отпадает.
Пилот не выбросится с парашютом, потому что не захочет оставить в машине стрелка. А он, штурман, один прыгать тоже не станет. Вот и все.
Рассчитать наивыгоднейший режим полета, не дать пилоту потерять сознание — вот что еще может сделать штурман экипажа. Но если даже пилот продержится до конца полета — это ничего не меняет. Они обречены. Слепому пилоту не посадить машину. Это-то штурман отлично понимает. Даже для здорового человека посадка — самое сложное.
Думать об этом не следует. Пока работают моторы, пока пилот не потерял сознание и пока в руках штурмана карта и навигационная линейка, им остается одно — лететь. И пытаться связаться со стрелком.
Штурман испробовал уже все средства — связи со стрелком нет. Возможно, он погиб. Может, ранен и потерял сознание. Может, выбросился с парашютом. Все может быть...
«Ну что ж, — думает штурман. — Я сделаю все, что от меня зависит. И если это даже ни к чему не приведет, я, по крайней мере, буду знать, что держался
Звезды становятся ближе и крупнее. Они уже не мерцают, их свет ровен и колюч. Справа, на юге, сияет громадная луна. Луна-помощница и луна-предательница. С ее помощью штурман видит горизонт и может контролировать положение машины. Но она же превращает самолет в отчетливо видимую мишень.
Стрелка высотомера подползает к цифре 5000.
— Командир, дайте штурвал чуть от себя, — говорит штурман. — Еще чуть-чуть... стоп! Хорошо, командир. Мы набрали пять тысяч.
— Понял.
Штурман слышит хриплое дыхание пилота. Он представляет, насколько трудно капитану Добрушу вести машину. Здоровый пилот может передохнуть, полегоньку работая штурвалом и педалями и тем самым расслабляя мышцы. Сейчас же он, не имея ни малейшего представления о положении машины в воздухе, вынужден каменно держать то положение штурвала и педалей, в котором застала их команда штурмана. Это в миллион раз тяжелее, чем при полете по приборам. Там есть хоть какие-то ориентиры — стрелки приборов, огоньки лампочек... Сейчас — ничего. Чернота. И боль.
— Командир, прибавьте чуть газу. Еще... Стоп, хорошо!
Пилот дышит со свистом.
— Штурман... Какая скорость?
— Двести восемьдесят по прибору. Путевая триста тридцать.
— Хватит нам горючего?
Хотел бы штурман сам знать это! Если ветер не изменится — должно хватить. Но если он ослабнет или изменит направление... К тому же неизвестно, не пробиты ли баки и выдержат ли они...
Но он говорит:
— Да, командир. Хватит.
— Ну... ладно.
Они идут на восток — вот все, что знает штурман. Пока они были на боевом курсе, ускользали от прожекторов и зениток, падали, а потом приходили в себя, штурман потерял ориентировку. Теперь ее надо восстанавливать. Каждая минута промедления — перерасход горючего, кислорода, масла...
— Командир, вы сможете поддержать режим? — спрашивает штурман.
— Да.
Штурман берет в руки секстант.
Какую звезду визировать? Ладно, Арктур. Сегодня он хорошо виден, и расчеты по нему менее сложны, чем по планетам...
Штурман крепче упирается ногами в пол кабины.
— Дайте крен влево... Стоп! Теперь немножко правой ноги... Достаточно! Режим, командир!
Штурман ловит звезду видоискателем и пускает секундомер. Арктур чуть подрагивает в крошечном пузырьке в центре поля.
Обычно штурманы с большим недоверием относятся к расчетам по звездам. Назаров знал многих, которые утверждали, что восстанавливать ориентировку по звездам — все равно что гадать на кофейной гуще. Отчасти страх перед звездами у них был связан с тем, что расчеты по ним действительно сложны, но, главное, при этом способе недопустима даже малейшая небрежность, иначе можно получить ошибку в сотни километров.
Назаров доверял звездам. В свое время он потратил не один месяц, чтобы в совершенстве овладеть этим искусством, и поэтому терпеть не мог, когда при нем с пренебрежением отзывались о «звездочетах»