Приключения 1974
Шрифт:
Теперь он смотрит на приближающийся город.
— Командир, подходим к цели. Как будем производить бомбометание — серией или залпом? Я рекомендовал бы залп.
— Вы уверены, что попадете, штурман?
— Да.
— Хорошо. Залп.
Штурман перебрасывает указатель на сбрасывателе бомб на залп и застывает. Его аскетическое лицо, обтянутое шлемофоном, становится еще суше и строже. Он включился в цепь, и теперь он — часть машины. Часть, которая должна сработать так же четко, точно, быстро, как замки держателей или створки бомболюков.
Он
— Командир, открываю люки.
— Понял.
Снизу доносится глухой удар — раскрываются створки.
Все вокруг спокойно, тихо. Мерцают звезды. Гул моторов — ровный, басовитый, домашний. Ну стоит ли тем, внизу, стоящим у зенитных и пулеметных стволов, обращать внимание на далекий и безобидный гул шмеля?
Штурман знает: внизу, в нескольких сотнях, а может, и десятках метров от самолета, висят аэростаты заграждения. Малейший просчет, и самолет врежется в черную громадину.
Он знает: внизу наготове десятки прожекторных установок, которые в любую секунду могут ударить по машине слепящим молочно-белым светом. А вслед за светом вспорют небо сверкающие лезвия сотен и тысяч комет. Комет с железными ядрами, которые взрываются по курсу и вспарывают обшивку самолета, словно бумагу. Но это еще ничего. А вот когда такая комета угодит в бомбовый отсек... Об истребителях и говорить не приходится.
«Ты должен попасть в цель во что бы то ни стало. Ты должен найти цель и уничтожить ее во что бы то ни стало, — обращается к себе штурман. — Все остальное для тебя не существует».
«Скверно, что я не знаю, на какой высоте у них аэростаты заграждения, — думает пилот, напряженно всматриваясь в небо. — Сколько я могу терять на выходе из огня? Хорошо бы у меня была в запасе хоть тысяча метров. Тысяча метров — вот что мне нужно. Но раз я этого не знаю, придется вертеться на двухстах. Двести-то у меня наверняка есть.
Как там штурман? Точно ли выведет на цель?
Значит, отсюда все началось...
Я хотел бы иметь на борту груза не девятьсот килограммов, а девятьсот тонн. Я хотел бы превратить этот город в то, во что они превратили Минск. Во что они превратили Смоленск. И сотни других городов. Я хочу уничтожить этот город и все, что в нем есть, — думает пилот с ненавистью. — Для меня это не населенный пункт, а цель. Цель, которую я должен поразить. И к ней я испытываю не больше жалости, чем к деревянному щиту на полигоне.
Они обнаглели, — думает пилот. — В следующий вылет я сброшу бомбы не на объекты, а на кварталы. Жаль, что я не могу сделать этого сейчас.
Глупости, — обрывает он себя. — Город здесь ни при чем. Тебе приказано сбросить бомбы на военный объект, это ты и сделаешь. Вот и все.
Сколько высоты у меня в запасе?»
«Они примут нас за своих, — думает стрелок. — Они не поверят, что это мы. Мы так высоко, что...»
Штурман склоняется над бомбоприцелом. В его поле медленно вползают темные пятна домов, квадраты заводских корпусов. Штурману нужен один-единственный квадрат, который он узнает
— Стрелок, следите за воздухом. — Голос пилота звучит жестко, как приговор. — Стреляйте по любому объекту, чем бы он ни был.
Штурман слышит ответ стрелка:
— Есть, командир. Готов, командир.
— Штурман...
Пилот не успевает закончить фразу. Хозяином самолета, хозяином, превращающим грозную машину на несколько секунд, а иногда и минут в беззащитную мишень, становится штурман:
— Командир, цель вижу!
— Понял.
— Командир, вправо три. Курс триста двадцать три.
— Есть. Взял триста двадцать три.
— Еще градус вправо...
Пилот действует так, будто штурман дергает его за невидимые ниточки, привязанные к рукам и ногам. Сейчас он только марионетка в руках штурмана. Он напрягается до предела, чтобы безукоризненно выполнить требования штурмана.
— Взял.
— Боевой!
И пилот видит, как исчезает небо. Гаснут звезды. Проваливается земля. Будто команда штурмана нарушила равновесие. Десятки молочно-белых столбов ударяют в небо, мечутся вокруг, сталкиваются друг с другом, разбегаясь в стороны. Прожекторные лучи. Они впереди, по сторонам, сзади. Они вот-вот заденут самолет, и тогда на машину обрушится железный смерч.
Бежать от них! Как можно дальше!
Но пилот словно закаменел. Он держит курс 324. Он будет держать его до тех пор, пока штурман не даст команду изменить или пока взрыв снаряда не сбросит их вниз. Чтобы бомбы легли в цель, самолет до сброса должен идти по идеальной, как струна, прямой.
Штурман не видит прожекторных лучей, но по бликам в прицеле понимает, что произошло. Он еще плотнее прижимается бровью к окуляру прицела.
Пилот бросает взгляд на бортовые часы. Ему казалось, что самолет висит на боевом курсе не меньше пяти минут. Хронометр говорит: шесть секунд.
Слишком много лучей! Кто-то размахивает ими, как палками. Большими белыми палками. Они налетают друг на друга и с треском отскакивают в стороны. С треском...
Это справа вспухают одновременно два ослепительных шара. Это уже рвутся зенитные снаряды. А вот еще — впереди, чуть слева, целая гирлянда, один над другим, оранжево-черные...
— Ух! — доносится голос стрелка.
— Сброс! — врывается в наушники голос штурмана. Самолет подпрыгивает, освободившись от груза. — Командир, противозенитный маневр!
Пилот сваливает самолет на левое крыло и ускользает от удара несущейся навстречу кометы.
Успел! Они неуязвимы. Теперь они не мишень. Теперь они могут защищаться. Они неуязвимы.
Штурман отрывается от прицела и бросает взгляд на секундомер. Он держал машину на боевом курсе пятнадцать секунд. Если пилот хоть немного следил за хронометром, он должен быть доволен. Вокруг самолета десятки прожекторных лучей. От резкого света начинает нестерпимо чесаться в носу. Штурман закрывает глаза и оглушительно чихает.