Приключения 1976
Шрифт:
— Молодцы! Вот это работа!.. Да, от правосудия не уйдешь, особенно если им руководят умные люди.
XVIII
Палта Ачилович поправил и без того безукоризненно ровную стопку бланков на столе, включил магнитофон и по-приятельски подмигнул Худайберды:
— Так кого же любил Бекджан? Может быть, вы теперь припомните?
Ялкабов сидел будто одеревеневший. Вопросы следователя доносились до него словно откуда-то издалека. Отвечал односложно:
— Нет, не знаю.
— А вы кого любили, земляк?
— Назли.
— А
— Не знаю.
— Тогда постарайтесь припомнить точно, кто и когда вручил вам эту фотографию.
— Бекджан, второго марта пятьдесят восьмого года.
— Где?
— У себя дома, — Худайберды сбросил с себя оцепенение и со злостью глянул в веселые глаза Палты Ачиловича. — Что вы, забыли, что ли?! Не люблю повторяться.
— А я люблю. Прошу извинения за эту слабость… Бекджан знал о ваших чувствах к Назли?
— Раньше.
— Так-так. Раньше знал… Ну, хорошо. А что вы можете сообщить по этому предмету? — Следователь достал из ящика стола фотографию Бекджана, взятую из альбома Ялкабова, и заключение экспертизы. Подержав их в руке, словно желая определить вес, он бросил их на стол перед допрашиваемым. — Прочтите.
Худайберды хмуро прочел заключение и, ничуть не смутившись, устало сказал:
— По глупости сделал — чтобы не таскали лишний раз.
Палта Ачилович, склонив голову набок, поигрывал пальцами на животе. Он не ожидал такого спокойного ответа. Но хотя признание Худайберды не имело почти никакого значения, следователь заговорил с воодушевлением, словно добился большой удачи:
— Храбрец предпочтет умереть, чем говорить неправду. Когда я встретился с вами впервые, у меня не осталось от вас приятного впечатления. Теперь вы начинаете мне нравиться. Вы поступаете правильно — кто признается, тот выигрывает. Правосудию нужна истина. А правда порождает гуманность… Итак, надпись на карточке вы переправили с «2 февраля» на «2 марта»?
— Да.
— А кому предназначалась эта фотография?
— Назли.
— Как же она попала к вам?
— Когда мы поженились, Назли принесла ее с собой в наш дом… И я у нее забрал…
— А теперь объясните мне, почему третьего марта вы позвали Гуйч-ага зарезать барана. Мне кажется странным, что такой сильный молодой человек, как вы, не мог сам этого сделать. Сельские парни сплошь и рядом владеют этим искусством.
— Скотину должен резать мясник, таков обычай.
— Неподалеку от вас живет мясник.
— Я не попросил зарезать барана Сапбы-ага, а пригласил Гуйч-ага, потому что у нашего соседа, как говорится, не сладкая рука.
— Хорошо, согласимся… То, что у вас не получилась супружеская жизнь с Назли, очень печально. Я хотел бы узнать…
Глаза Худайберды совсем сузились, он весь напрягся и сжал кулаки. Палта Ачилович с опаской поглядел на него и приоткрыл ящик стола, где лежал пистолет.
— Не надо волноваться, земляк. Мной движет не праздное любопытство, — следователь осторожно поднялся со стула и прислонился спиной к стене. — По слухам, вы на второй день выгнали Назли из дому. После того, как столько денег было брошено на свадьбу… в ярости человек может пойти на все.
— Хватит! — Голос Ялкабова был так тих, что Палта Ачилович сначала не понял, что сказал Худайберды. Но гневный взгляд допрашиваемого, поза яснее слов говорили о его чувствах.
Ачилов закурил и снова уселся в кресло. Миролюбиво поглядывая на Ялкабова, он не спеша пускал к потолку струйки дыма, ожидая, пока Худайберды успокоится. Наконец, он раздавил окурок в пепельнице и, скрестив на груди руки, продолжал:
— Так, значит, это неправда, что вы ее выгнали?
— Неправда! — крикнул Худайберды. — Она сама ушла.
— Вот как? — недоверчиво улыбнулся следователь.
— Сама!.. Я не знал об отношении Назли ко мне. Я думал, она согласна выйти замуж. Кое-кто из ребят говорил мне, что она меня не любит, но убедить меня было невозможно… Когда мы в ту ночь остались вдвоем, она сказала: «Худайберды, я тебя не люблю… Может быть, ты самый хороший человек на свете, но…» — Он отвернулся и с минуту молчал. — Она сказала: «У нас не будет счастья. Я вышла за тебя против своей воли… Не разбивай моего счастья — не будешь несчастлив сам». Я говорил ей… говорил все, что может сказать человек в подобных обстоятельствах. Помню, я сказал в конце концов: «Но подумай, что скажут люди! Не поздно ли теперь?»
— Она не сказала, кого любит?
— Нет… Я понял это по надписи на фотографии…
— Почему же вы не поговорили с девушкой до тоя?
— Думал, все само собой образуется.
— А почему вы после этого не женились, земляк?
— Не могу забыть Назли… Та ночь стоит у меня перед глазами.
— Ты говоришь искренне. Но видишь ли… у нас есть подозрение…
Худайберды резко дернулся к столу и закричал:
— Бекджана убил я, я!
Голос его, очевидно, слышен был и в коридоре, потому что секунду спустя дверь отворилась, и в кабинет заглянул дежурный милиционер. Палта Ачилович кивнул на Ялкабова и приказал:
— Уведите.
XIX
Хотя Ачилов торжествовал победу, Хаиткулы совсем не разделял его воодушевления. Худайберды не хотел больше отвечать ни на какие вопросы, и Палта Ачилович, решив дать ему поразмыслить, готовился к дальнейшим допросам.
Было уже совсем тепло, а к полудню солнце так накаляло землю и воздух, что следователи поспешно складывали дела в стол и бежали на арык купаться.
В один из таких дней, когда они оба лежали на берегу под раскидистым алычовым деревом, Палта Ачилович решил уколоть своего коллегу:
— Как я погляжу, Хаиткулы Мовлямбердыевич, вам мало одного убийцы. Вам хочется найти еще парочку.
Он намекал на постоянные разъезды ашхабадского инспектора и поиски каких-то новых свидетелей.
— То, что Ялкабов признал себя убийцей, ровным счетом ничего не доказывает… — откликнулся Хаиткулы.
— Не доказывает?! — заволновался Ачилов. — Вы начитались плохих детективов! В моей практике не было случая, чтобы кто-нибудь из обвиняемых возводил на себя напраслину. То, что Худайберды признался, — моя заслуга. Я припер его к стене. За истину мы ведем бой, и бой этот происходит между следователем и подозреваемым. И плох тот следователь, который не сможет разбить аргументы обвиняемого!