Приключения 1984
Шрифт:
Удача подхлестнула мою фантазию. Версия родилась без усилий.
— Нет, милая, — уверенным голосом заговорил я, будто минуту назад и не отводил в неуверенности взгляд, — это не так. И не в ваших интересах играть в игру, которой вы не понимаете и, вероятно, не в силах понять. Ваш отец явился в Новоднепровск тайком. Он скрывался от правосудия семнадцать лет, и вы должны были знать об этом. Или узнали сразу же, как только он появился в доме. Я не знаю, испытывали вы к нему родственные чувства или нет. Но могу понять, что определенное представление о долге перед отцом не позволяло вам сообщить куда положено о его появлении. А вот понимаете ли вы, сколько крови и людского горя было на совести у вашего отца? Впрочем, самой-то
И только в это мгновение она опустила наконец свои огромные глаза. Я смог передохнуть и даже отвлечься — вспомнить о Елышеве. Да, женщина такая, что обвинять парня проще простого. А многим было бы нелегко, окажись они на его месте.
Впрочем, что касается Елышева, я все тверже приходил к мысли, что именно об этом старшине я многое слышал от любящей его женщины. Как тогда сказал Малыха: «Одна врачиха — закачаешься...» А врачиха эта — скорее всего сестра моя Валентина. Отец у нас один был, матери разные. От моей матери ушел он еще до войны, когда мы с братом мальцами были. Ушел к ее матери. Война у всех нас родителей отняла. В эвакуации, в одном детском доме росли, только она младше нас с братом на восемь да на шесть лет. В Новоднепровск позже вернулась. А два с половиной года назад сталь сожрала — тот самый проклятый взрыв — наших с Чергинцом младших братьев и мужа Валентины, в одной бригаде все они были. С тех пор никаких родственников, кроме друг друга, у нас с ней не осталось.
И вот недавно доверилась она мне, что полюбила какого-то старшину. Давно его знала, с мужем ее он вроде дружил. И вот вдруг полюбила. А он? У него несерьезно все. «Так брось его, Валентина». — «Не могу...»
Елышев это или нет? И не к ней ли уходил он из части? А может быть, к Софье? Сюда, в больницу, приходил? Какая-то злость все же появилась у меня на этого слащавого старшину.
После затянувшейся паузы я и выложил Софье свою версию.
— Могу предположить, что в семь вечера вас вызвал... вероятно, в сквер... какой-то человек. Вряд ли это был ваш отец, не рискнул бы он сюда приходить. И вы с этим человеком о чем-то говорили. Потом он ушел. Спустя какое-то время вы почувствовали себя в опасности. Какая-то неясная пока тревога. К десяти вы поняли, в чем дело: тот человек мог пойти в ваш дом. Может быть, как раз объясняться с вашим отцом. Так? И вы побежали домой. Прибежав — дорога не такая уж скорая, — вы увидели...
— Да, — прошептала Софья, не поднимая головы и закрыв лицо руками. Круглые плечи ее вздрагивали.
Я выдумывал версию, которая могла заставить Софью уцепиться за нее, и тем самым наделать ошибок. А Софьины ошибки — уж она-то свое поведение наверняка продумала, как ей казалось, до последней мелочи — должны были прояснить события той ночи.
— Было бы вполне логичным, если бы вы побежали в милицию. Но вы вернулись в больницу. Вот они, два с половиной часа вашего отсутствия. Не буду говорить о человеческих обязанностях в отношении тети Паши. Но как медик вы были обязаны прежде всего убедиться, теплилась ли в вашей родной тетке жизнь. А тетка, кстати, сделала своей наследницей именно вас, не кого-то другого.
— И вы об этом наследстве... — выдохнула Софья. И вдруг сказала: — Я пойду. Я больше ничего не знаю.
— Идите. Ваше право. Я ведь и не звал вас, я не следователь.
Она как-то странно взглянула на меня, не веря, что я мог о чем-то догадываться.
Теперь, когда она стала хозяйкой дома, ей, конечно, трудно расстаться с самой мыслью о нем. И я сделал такое предположение. Сличко надеялся, что дом каким-то образом достанется ему. По какой-то неведомой нам причине. И свояченица обязана была — по той же причине — отдать ему дом, но воспротивилась. Может, из жалости к девчонкам, которые остались бы без угла и крыши. И сделала, казалось бы, хитрый ход: завещала дом старшей племяннице и даже хотела его вообще переписать на нее. Возможно, Сличко, узнав об этом, потребовал уничтожить завещание, но свояченица стояла на своем и поплатилась — сердце не выдержало.
Это была еще одна, среди массы других, версия. Но вполне могла существовать при новых сведениях любая другая. Версии могли бы и переплетаться. Тем более что все путало одно обстоятельство: Сличко ведь явился в Новоднепровск под чужим именем и не мог объявить о себе, что было бы необходимо, если он хотел на что-то претендовать.
Так или иначе Софья ушла. А я отправился по палатам.
В тот вечер никто из больных, находившихся в трех палатах, подведомственных моему глазу, не привлекал профессионального интереса. И я посетил другие палаты, те, в которых лежали люди, доставленные в больницу в ночь моего дежурства.
Тот, которого ранним утром подобрали на Микитовской улице с тяжелейшим переломом ноги, в сознание еще не пришел. Он лежал в реанимации, и медицине нелегко было поддерживать жизнь в его теле — слишком много крови он потерял. Двое, которые поколотили друг друга в драке, сознания не теряли. Две-три фразы с ними, и мне стало ясно, что никакого отношения к гибели Сличко они не имели. Значит, прокурор мог интересоваться только тем человеком, у кого был перелом ноги?
Я терпеливо подождал в своем кабинете новых гостей, но никто больше не заявился. И тогда я решил не ждать до утра и позвонил Чергинцу. Мы договорились о встрече после девяти вечера. Временем он располагал, ему ведь надо выйти на смену в двадцать три сорок.
9
Сергей расхаживал по жарко натопленной комнате, поджидая меня.
— Поужинаем? — сразу предложил он. — Мне ведь скоро в ночную.
— Сегодня тебе не удается без меня и куска проглотить.
Сергей жил один в большом доме, и бабушка Володи Бизяева готовила ему обед на два-три дня, следила за домом.
Мы уселись за столом на кухне. Я рассказал о визитах к Елышеву и Петрушину. Рассказал и о первом госте, посетившем — по предсказанию Привалова — меня. Сергей надолго задумался, правда, не отрываясь от еды.
— А вот что выяснил я, — начал он наконец, опустошив тарелку. — Были бы живы отец с матерью, они бы мне многое раскрыли, а так пришлось приставать к чужим людям. Сличко до войны жили на Богучарове — там, где сейчас новый речной порт. А до войны то было пригородное село. В сорок четвертом хата Сличко сгорела. Когда освобождали Новоднепровск, в феврале. Его жена с девчатами перебралась к своей сестре. Сюда, на Микитовку. Хатенка была так себе. В сорок шестом умерла мать девчат. Время было голодное. У нас уж на что трое работали, а лучшей едой была кукурузная размазня с хлопковым маслом, и пальцы облизывали. У них же и не вспомнить, работал ли кто. Девчонок тетка Павлина кормила с трудом. Но зато крышу у дома вроде не спеша переложили: вместо соломы — этернит. Потом пристройку осилили. Потом кирпичом дом обложили. Видать, кого-то тетка подряжала, сами-то не справились бы. И дом стал сразу состоянием. Еды же у Сличко, когда они, правда, уже Осмачко стали, — не было. Тетка Павлина, люди теперь только вспомнили, часто куда-то ездила. Куда, зачем — кто знает?
— Так вот, может, работяг-то и подряжать, — высказал я первую пришедшую на ум догадку.
— Может быть, и так, — не подтвердил Сергей, но и не опроверг. А я подумал о Привалове: знал ли он уже об этих отлучках Павлины Осмачко, не предположил ли, что ездила она видаться с отцом девчонок, что-то получать у него или брать из спрятанного?
— Предположим, награбленное добро, — сказал я Сергею. — Он припрятал, прежде чем скрыться самому. Место могла знать только жена. Умирая, она открыла тайну сестре. Та...