Приключения 1989
Шрифт:
Но что больше всего огорчало Титова, это грейдированная дорога, как указатель, нацеленная от шоссе точно в центр дивизиона. По опыту я знал, что песок здесь плотный и вполне проходимый для любой техники. Ракетчики вольны ставить свои дивизионы как пуп посреди пустыни, но демаскирующая дорога — это вина инженеров.
— Кто постарался? — заорал Титов.
— Фаиз, кто же ещё?
— Достаточно было обозначить вехами. Во всяком случае, — подытожил Титов, — за такие штучки и к стенке могут поставить. При определенных обстоятельствах, конечно.
Несмотря на только что пережитое, острое до холодного пота чувство опасности, в дивизионе
Титов быстренько провел короткое совещание с командиром дивизиона, стараясь при этом не смотреть на стоявшего рядом Фаиза. С дорогой теперь всё равно ничего не поделаешь, пока ветер сам не занесет слоем песка. Выяснив всё, что его интересовало, Титов повернулся к Фаизу:
— Ваша задача: устройство полевой позиции в двух километрах отсюда на северо-запад. Эту позицию переоборудовать под ложную. Вопросы?
— Вопросов нет. — Фаиз посмотрел Титову в глаза и понял, что проиграл. Титов разгадал его. Оставалось сделать хорошую мину, и Фаиз откланялся: — Нужно собрать офицеров.
— Пожалуйста, — совсем по-штатски ответил Титов.
Можно было возвращаться в бригаду, но Титов не спешил — это походило бы на бегство. Опасность ещё не ушла, её отзвук продолжал висеть в воздухе столбиком черного дыма, медленно поднимавшимся в ярко-голубое небо.
И, честное слово, было приятно посидеть и попить традиционного чая с ракетчиками. Из их глаз ещё не исчезло выражение напряженной решимости, не обреченности оставшихся без поддержки, нет, а именно твердой решимости защищаться до последнего. Умереть на войне проще пареной репы, они хотели заставить умирать врага.
Я был уверен, что Титов чувствует то же самое, потому что по дороге обратно он совершенно неожиданно разговорился.
— Если им перекроют воздух, можешь считать, что вся их доктрина летит к черту. Идти вперед для них слишком рискованно, и они это знают. В том, что касается сухопутных войск, — Титов даже руками размахивал, — мы их уже превосходим. Остается бомбить что подороже и поважнее. И тут они зарвались. Вот увидишь, через месяц, помяни мое слово, сами пойдут на перемирие. А там видно будет. Хотелось бы мне посмотреть, как будут драпать эти сверхчеловеки. — Титов разволновался, а я подумал о врожденном свойстве русского человека, привыкшего вставать на сторону слабого и несправедливо обиженного.
— А если не перекроют?
— Уж будь уверен. Как говорится, медленно запрягаем. Хотели постепенно, но теперь, еж твою кость, гони во весь дух! Ничего подобного ещё не было. Скоро сам увидишь. С завтрашнего дня начнем ездить по позициям, — Титов наконец перестал говорить загадками, — их уже строят полным ходом. Потом их займут ракетчики, и всё, баста. Можно ехать домой.
— Ну а пока куда?
— Заедем в бригаду, договоримся насчет завтрашнего дня, и я поеду в управление. Тебе там стены отирать нечего, лучше переведи пока материалы к командно-штабным учениям.
Я хотел возразить, но передумал, так как доверял нюху Титова. Когда можно будет заскочить к моим не на минуту, а подольше, сам скажет.
По лицам командира и Сами я сразу понял, что случилось что-то ужасное. И, грешным делом, подумал, а не застрелили ли Фикри, но он был тут же, стоял, как в воду опущенный.
…У каждого народа и у каждой армии есть свои герои. Про них ещё при жизни из уст в уста ходят легенды, из тех, что
— Я знал Абдель Азиза, — вот и всё, что я сказал вслух.
— Погиб кто-то из ваших, Алеша, — сказал Сами.
— Восемь человек ранено, — добавил командир, — у них как раз было совещание. — И спросил: — Ты поедешь туда, Алеша?
— Я уже ничем не смогу помочь. Там был Рафик Каюмов.
Мне хотелось сесть здесь же на пол и завыть. Не от горя, нет. От бессилия. Здоровые мужики, мы стояли и молчали, вместо того, чтобы, сокрушив все на своем пути, добраться до горла убийц. Что толку, что желваки ходили у всех по скулам. Мы были бессильны.
— Терпение, Алеша, — Сами положил руку мне на плечо.
— Мы поедем вместе в восьмую, — негромко сказал командир.
На войне убивают — это известно даже трехлетним пацанам, бегающим по улице с игрушечными автоматами. Это известно и взрослым дядям и тетям из книжек, газетных листов и ежевечернего телевизора. На войне убивают друзей — это, к счастью, известно в наше время немногим.
И Абдель Азиз и Рафик не были мне друзьями по понятиям того, мирного мира. Мы не ходили вместе в кино или кафе, не делились самым сокровенным, всего-то сказали друг другу несколько десятков слов. Мы не ухаживали вместе за девушками и не делили деньги до получки. Но мысль о том, что их уже больше нет и никогда не будет, что эти такие разные по возрасту, происхождению, воспитанию и национальности люди оба превратились в кучки обгоревшего песка, смешанного с золой и пылью, была невыносима.
Теперь до самого своего смертного часа я буду помнить Абделя и Рафика потому, что погибли они, а не я.
Здание штаба со стороны дороги казалось целым, было похоже, что его просто покинули и перешли в другое помещение, никто не подъезжал ко входу на машинах, и в дверях не толклись вестовые и шофера. Лишь оказавшись ближе, можно было увидеть развороченный угол, как раз там, где находилась комната для совещаний. Крыша и почерневшие балки перекрытия осели вниз, поддерживаемые торчавшими наружу прутьями арматуры.
— Как он погиб? Кто-нибудь видел?
— Пытался вынести раненого командира дивизии. Их накрыло рухнувшим перекрытием.
— Я хочу побыть один, — сказал я, не оборачиваясь, и услышал, как заскрипел песок под ногами у Сами.
Вот что такое, оказывается, мужество. Молча умереть от первого в жизни налета, которого ты даже не смог увидеть. В лучшем случае услышал в последнее мгновение запоздалый беспомощный треск зенитных пулеметов, и всё — грохот, пустота, смерть.
Не будет здесь ни могилы, ни скромной пирамидки с красной звездой. Только в памяти горстки людей сохранится это место.