Приключения 1990
Шрифт:
— Уйдем, — говорит Вова беспечно — и стонет от досады: переулок пересечен канавой.
Свет фар сзади приближается, становясь нестерпимым.
— Ну вот что, — гася фонари, решает он. — Сейчас у тебя будет разминка перед спектаклем. Мини-сценка. Мы — влюбленные. Понимаешь?
Он обнимает меня, я — машинально его, и мы целуемся. Расплывчато, в зеркальце, я вижу остановившуюся рядом машину, фигуру милиционера, пригнувшись, вглядывающегося в салон... Фигура стоит, смущенно переминаясь... Затем слышится шум мотора, и машина ГАИ отруливает назад, уезжая.
Мы целуемся. Теперь я уже понимаю, что мы целуемся, и, самое ужасное, сознаю, что в поцелуе партнера по мини-сценке что-то уж очень мало от театрального...
Я вырываюсь, говорю какие-то слова и с диким
Игорь Егоров
С маман я договорился сердечно и четко: сто рублей в месяц на жратву и стирку я даю, остальное мое. Та, простодушно ориентируясь на мою зарплату, просила вдвое меньше, но я проявил благородство, так что родители остались довольны. И папаня, расчувствовавшись, что ли, сказал, что как ударник в состоянии купить списанную из такси «Волгу» и считает, что «Победу» мне пора сменить на более приличный и современный аппарат. Я не протестовал. Единственное, родителей смущавшее, — мой новый гардероб, приобретенный через порочные связи Михаила. Гардероб включал в себя джинсы «Ли», замшевый лапсердак, три рубахи явно капиталистического производства и также сундук типа «президент». Откуда, и что, и на какие средства — я отмалчивался, хотя честнейший папаша, опутанный подозрениями, порывался прочесть мне нотацию. Но не удалось: я пребывал в режиме крайней занятости и домой прикатывал где-то за полночь. В частности, я задался глупейшей, но неотвязной идейкой: во что бы то ни стало познакомиться с актрисой. Каким образом осуществить эту затею, было пока неясно. Встретить возле театра, сказать, что питаю чувства, и предложить руку и сердце — вариант идеалистический. В чем-то помочь? Но в чем? Заинтересовать своей личностью инженера из Госстраха? Но у нее не было машины. Это я знал. Знал и всякое разное: адрес, что замужем, муж — артист, симпатичный малый, но жуткий позер и бездарь, по-моему, — два фильма смотрел с его делами... тьфу! Ну и все, больше не знал ничего. Жила моя возлюбленная недалече — в пятнадцати минутах спортивной ходьбы, и ночью, на сон грядущий, в порядке оздоровительного моциона, я приходил под ее окна или слонялся в подъезде по заплеванным лестничным клеткам, замирая у той двери, за которой — она... Возвращался, погруженный в печаль, поздно, а однажды что-то нашло — полночи там прошатался, аж внутренности промерзли, как у мороженой курицы. Коньяком отогревал. В общем, ситуация была безрадостной. Горе сплошное. И, как понимаю, в этих блужданиях и тупых мыслях под ее окнами заключалась на данном этапе вся моя духовная жизнь. Что же касается материальных ценностей, создаваемых мною на пользу себе и без пользы обществу, дело шло. В конторе о левых доходах тактично замалчивалось — только не попадайся; иконы Олег выправил, а систему «туз бубей — Иван Иванович» мы разучили как таблицу умножения, хотя от теории к практике покуда не переходили. Мастерство Олега я оценил по достоинству после реставрации религиозной живописи. Из ничего, из черной, в пыль рассыпавшейся древесной трухи он воссоздал крепенькие, выгнутые дугой доски, сиявшие красками, лаком, будто только с конвейера. Подклеенные, подрисованные... Лепота!
Доски, перебинтованные туалетной бумагой, легко уместились в просторном чреве портфеля «президент».
Тайное свидание с иностранным представителем готовил Михаил. Встречу после некоторых колебаний решено было провести в гостинице, куда под шумок мы попали, примкнув к составу какой-то делегации.
Скажу по-честному: когда я отправлялся на это рандеву, то предварительно объелся валерьянки и от мыслей, что в любой момент нас могут застукать на этакой аферище, потел интенсивнее, чем в бане, хотя мороз выдался зверский, а делегацию мы караулили час.
В гостинице несколько успокоился. Посмотрел на себя в зеркало, пока гардеробщица бегала за номерком, — ничего прибарахлился: замшевый пиджачок, «бабочка», очки с золотистыми стеклами...
— К лифту! — шепнул Мишка и стукнул меня «президентом» под зад. — Кр-расавчик! — Изысканностью манер он, стервец, не отличался никогда.
Коридор на восьмом этаже был узкий и темный. Тишина, ни единой души. Мишка хотел встать «на стреме» прямо тут, но, конечно, это было глупо и в его, дурака, стиле — ведь каждый смекнет, что он не из здешних, а так примут еще за жулика какого — поди отопрись... Этого мы не рассчитали. Пришлось Михаилу до конца операции скрыться в туалете — по счастью, располагался тот рядом и как пункт наблюдения за обстановкой извне нас устраивал.
Я стукнул в нужную дверь. Руки у меня были противно влажные. Хотелось домой, хотелось выпить на кухне чайку вприкуску с папашиной проповедью...
Дверь открылась. На меня уставился лысый очкастый тип лет сорока: маленький, верткий, в потертых джинсах с бахромой и в футболке, на босых ногах тапочки типа турецких — с загнутыми мысками, бородища лопатой, вообще волос на его физиономии было значительно больше, чем на голове.
— Мистер Кэмпбэлл? — спросил я с английским акцентом.
— Да, да... — Он высунул нос в коридор, шваркнул глазом в обе стороны и, убедившись, что коридор пуст, пропустил меня в комнату. Номерок был вполне сносный. Тахта, торшер, коврик, ваза с какими-то корявыми, голыми сучьями — икебана, что ли? — и два кресла столь завлекательной формы, что меня сразу же потянуло усесться в одно из них.
— Я... от нашего знакомого, — сказал я и как-то невольно закряхтел.
— Да-да, я знай... — Глазки у него невинно опустились. Чувствовалось, нервничал он не меньше моего — все время дергал себя за пальцы, и они у него мерзко хрустели.
— Э... — Я покосился на портфель.
— Открыть, давай показать, — сказал он торопливо. Я вытащил иконы, размотал бинты туалетной бумаги.
Минут пять он обнюхивал доски, ковырял их когтем и изучал по-всякому, единственно — на зуб не попробовал.
— Николя, — сказал он, ткнув в Николая-угодника волосатым кривым мизинцем.
— Точно, — подтвердил я задушевно. — Чудотворец. Семнадцатый сэнчери. Будем брать? Или как?
— Я хочу иметь большой разговор, — подумав, сказал он и спохватился: — А вы не воровай эту штука? Икскьюз ми, но... я честный человек и скандал... Вы понимайт, да?
— Ее, сэр, — сказал я. — Как не понять. Вам крышка, нам крышка. Все очень даже понятно.
— У меня есть каналь, — сказал Кэмпбэлл. — Я не везу. Другой человек... Но это есть секретный дело! — Он поднял палец. — И я иметь разговор...
— Ну, — перебил я, — разговор разговором, но сначала дело. За каждую доску — пятьсот долларов. Века, сами понимаете, шестнадцатый, семнадцатый — древние, так что по-божески...
— Это кошмар... — Кэмпбэлл сел и протер очки штаниной висевших на спинке кровати брюк. — Я даю тысяча для все. Фор олл. Я не имей много. И разговор...
— Стоп, — сказал я. — Тут наш знакомый... В туалете. Миша. Надо посоветоваться.
— Оу, Мишя? — заулыбался Кэмпбэлл.
— Туалет, — сказал я. И пошел звать Мишку.
Но в туалете никого не было. Я просто остолбенел... Но тут послышался упорный шум воды, дверца кабинки распахнулась, и, воровато озираясь, появился мой компаньон и сообщник.
— Толкнул? — выдохнул он. — Есть?
— Дает тыщу, — доложил я. — Пойдем... Ждет.
Когда мы ввалились в номер, иконы уже как ветром сдуло, а на месте их лежала пачка серо-зеленых бумажек. Мистер Кэмпбэлл опять ломал себе пальцы.
— Мы согласны, — сказал я, сгребая «капусту» и усаживаясь наконец в желанное кресло. — Все олл райт.
— Я имей разговор, — шепотом откликнулся Кэмпбэлл, пожал Мишке руку и полез в холодильник, вытащив оттуда бутыль виски, две банки с ананасовым соком, сыр и консервы. — У нас есть бизнес. Вы можешь зарабатывай, я можешь тоже. Я знай коллекционер, очень богатая люди... — Виски он разлил в казенные рюмашки. — Я оставляй телефон свой дрюг... Вы — звонить и приезжай, он отдавать деньги. Он честный человек, не дрожать от страха...
— Только с политикой мы не связываемся, — строго сказал Мишка и насупился. — Вы нас не впутывайте!