Приключения-77
Шрифт:
Напуганный Гиго был совершенно потрясен, когда Камо заявил, что пойдет вечером в театр, причем без всякого грима.
— От моего настоящего лица они отвыкли, — смеясь, успокаивал он друга.
Когда Камо появился на улице, его нельзя было отличить от обычного тифлисского чиновника. Камо умел создавать типаж, даже Гиго засомневался. Однако он еще раз попытался отговорить товарища.
— Не ходи в театр, — умолял он Камо, — тебя ведь обязательно узнают, ну что ты там потерял?
— Понимаешь, хочу эксперимент провести, — серьезно ответил ему Камо. — Сегодня вечером я буду не Камо, а буржуем, таким, каким хотел сделать меня отец. Стану смотреть на все, как они, пить сельтерскую, думать, говорить — все по-ихнему, а потом сравню,
— Не шути, Камо, — тихо сказал Гиго, — я ведь тебя все равно не пущу.
Камо отстранил товарища.
— Извольте уступить дорогу, милостивый государь, — сказал он, имитируя голос знакомого им жандармского полковника, и, обернувшись, добавил: — Обещаю обязательно вернуться.
В театре он откровенно скучал, ничем не выделяясь среди посетителей. В антракте выпил бутылку сельтерской и неожиданно столкнулся со следователем, который допрашивал его за несколько дней до сенсационного побега. Только тут Камо вновь стал самим собой. Он ослепительно улыбнулся и широким дружеским жестом протянул следователю руку. Тот, опешив, вяло ответил на рукопожатие. Камо оживленно расспрашивал его о жизни, работе, здоровье... У следователя кружилась голова, он не понимал, что ему мешает задержать государственного преступника Камо Тер-Петросянца, заставляет вежливо отвечать на его вопросы. Он опомнился лишь тогда, когда Камо, прощаясь, слишком сильно сжал его ладонь своими железными тисками.
— Немедленно уходите отсюда, — зло прошипел следователь, — иначе я велю вас задержать.
— Как вам будет угодно, — едва скрывая насмешку, отозвался Камо, — всегда рад исполнить каждое ваше желание. — И не спеша двинулся к выходу.
— Ну как? — спросил его дома Гиго. И тогда Камо подвел итоги своих театральных наблюдений.
— Молись богу, Гиго, — сказал он, — что мы с тобой непохожи на них. Ты даже сам не знаешь, какое это счастье!
На другой день тайный агент доносил охранке, что на спектакле в театре Тифлисского грузинского дворянства был бежавший из тюрьмы бек [11] Камо. Донесение агента вынужден был подтвердить и следователь, весьма путано объяснивший свою непонятную пассивность яри встрече с революционером.
11
Сокращенно — от слова «большевик».
Оставаться в Тифлисе в сложившихся условиях было немыслимым. Гиго вручили два билета — для него и Камо. Утром Камо в костюме преуспевающего торговца появился на вокзале. Поезд отходил ровно через десять минут. Из окна вагона выглядывал Гиго. Все шло точно по плану. И именно в этот момент Камо сначала почувствовал, а затем и увидел приближающуюся опасность. По перрону шел полицейский с ищейкой. Опустив низко голову, собака бежала по следу. Конечно, это был его след, след Камо.
Как всегда, решение созрело молниеносно. Внезапность всегда была его главным оружием.
...Истошный крик кинто заставил обернуться многих. Размахивая руками, Камо бежал навстречу ищейке.
— Алабаш, — кричал он, — Алабаш, моя маленькая собачка! Где же ты пропадал, мой родной песик, моя радость, мое счастье!
Ошалело смотрел полицейский на чудаковатого торгаша. Да и сам пес ошалел от пламенных ласк и поцелуев незнакомца. Раза два он даже лизнул Камо, который со слезами на глазах, прерывающимся от волнения голосом объяснял любопытным, что «эту маленькую собачку у него украли трехмесячным щенком, что у нее два белых пятнышка на брюшке, что с этим псом у него связаны лучшие воспоминания жизни».
— Продай, слушай, продай! — кричал он полицейскому. — За мои деньги ты купишь десять собак, а моего Алабаша верни мне.
— Да что вы, в самом деле, — говорил совершенно растерявшийся полицейский. Он тщетно пытался уйти, но Камо цепко держал его за руку.
— Скажи хоть, где живешь, когда приеду назад, найду — озолочу, собаку только отдай.
Чтобы избавиться от полубезумного кинто, полицейский назвал первый попавшийся адрес.
— Обязательно зайду. Береги Алабаша! — кричал Камо, уже стоя на площадке отходящего вагона. На глазах у него все еще стояли слезы. А в тамбуре, несмотря на серьезность положения, корчился от приступа неудержимого хохота Гиго. Он хохотал так бурно и раскатисто, что в тамбур стали заглядывать пассажиры. При виде их у Гиго расширялись зрачки, и он смеялся еще сильнее, буквально захлебываясь от хохота. Лица пассажиров напоминали ему лицо одураченного полицейского. Гиго смеялся долго. Даже ночью из его купе вдруг неожиданно раздавались приглушенные вопли, на которые отзывался своим грохочущим хохотком и Камо. «Кавказский люди — очень веселый люди», — объяснял недовольным пассажирам тучный флегматичный проводник.
НЕОСУЩЕСТВЛЕННЫЙ ЗАМЫСЕЛ
В январе 1913 года Камо вновь арестовали. В ручных и ножных кандалах он был доставлен в метехскую тюрьму.
— Какой раз тебя уже арестовывают, бичо? [12] — спросил надзиратель.
— Извини, дорогой, не могу вспомнить, со счета сбился, — прикидываясь простачком, ответил Камо.
— Больше не собьешься. Это твой последний арест, — многозначительно сказал тюремщик.
12
Бичо — парень (груз.).
— Все может быть, — равнодушно пожав плечами, отозвался Камо. — Возможно, последний, возможно, предпоследний.
— Последний, последний, — зло цедил сквозь зубы надзиратель.
Вдруг выражение лица Камо изменилось. Быстро оглянувшись по сторонам, он придвинулся к тюремщику.
— Слушай, — прошептал он, — ты Диогена знаешь?
— Диогена! Грека с Авчалки [13] ? — сдерживая волнение, переспросил тот. — Знаю, знаю, говори, я ему передам...
— Так вот Диоген сказал, что надежда — это последнее, что умирает в человеке.
13
Авчалка — район старого Тифлиса.
Тюремщик вытаращил глаза, а затем взорвался.
— Смейся, смейся, — кричал он, — скоро досмеешься! На виселице. Вот тогда и я посмеюсь...
Несмотря на ожидавший его смертный приговор, Камо спал сном праведника, был, как всегда, весел и бодр. С самого утра начинал рассказывать такие анекдоты, что смеялись даже узники из «коридора смерти». Однажды на шум пришел сам начальник тюрьмы. Вышел он со слезами на глазах, держась обеими руками за свой жирный колышущийся живот.
После обеда Камо пел деревенские песенки, подыгрывая себе на расческе, или же начинал придираться к тюремщику.
— Почему у него кандалы лучше, чем мои? — с притворным возмущением обращался он к надзирателю, показывая на арестанта из соседней камеры. — Что, он красивее меня?
Часами он сосредоточенно колдовал над своими кандалами, чистя их песком до ослепительного блеска. Тюремщики не знали, что и подумать.
«Издевается, — решил старший надзиратель. — Больше ничего ему не остается, знает, что скоро повесят».
Чтобы избавиться от постоянных насмешек, администрация перевела Камо в одиночку. Здесь арестант, разносивший по камерам обед, передал Камо записку от его товарища Котэ Цинцадзе. Тот предлагал организовать побег и просил срочного ответа.