Приключения-91
Шрифт:
Я молчал, с ненавистью глядя на его тщательно выбритое лицо.
— Не сердись. Ты сам виноват. То, что надумал завязать — ладно. С кем не бывает... А вот то, что осмелился водить меня за нос, — это уже наказуемо, и со всей строгостью. Тебе было поручено ликвидировать жену Лукашова. С некоторых пор она стала для нас опасна. Я тебе объяснил почему. Для тебя ее кончить... тьфу! И нет. Невелика сложность. А ты все ходил вокруг да около, глаза мне замыливал, а сам лыжи вострил: билет на самолет прикупил, денежки припрятанные откопал. Те, что я тебе платил. Я! Не скупясь платил. К бабе своей собрался по-шустрому да втихаря? Ну это еще полбеды. Но за то, что ты пожалел жену Лукашова — пожалел ведь, а? — и не выполнил мой приказ, ответ держать придется. Молчишь?
Шеф закурил и некоторое время смотрел на меня задумчиво, пуская дымные кольца.
— Выйди, — указал он Додику на выход. — Оставь нас одних.
Подождав, пока Додик плотно прикроет дверь, он начал:
— Как ты думаешь, зачем я тебя спасал, вытаскивал из всех твоих историй, приблизил к себе? За какие такие заслуги? Не знаешь. И мать твоя тебе этого не рассказывала... Впрочем, когда я с тобой познакомился, она уже была полностью деградированной. Водка, пьянки-гулянки... Значит, не знаешь? А я тебе расскажу. Она была моей любовницей, стала ею в четырнадцать лет. Не исключено, что ты мой сын, — он гнусно ухмыльнулся. — Хотя... нет, не похож, совсем не похож... Видно, нагуляла тебя с каким-нибудь ублюдком. Такие дела, мой мальчик.
Он поднялся.
— Но будь ты и моим сыном, простить тебя все равно не имею права. Таковы наши законы, и они незыблемы. Мы тебя будем судить. Чтобы другим неповадно было... — Он прошелся по комнате. — А бабу эту, Лукашову, мы сейчас поедем кончать. Без тебя обойдемся, слабонервный. Но прежде мы с нею побеседуем кое о каких вещах. Жди.
— Я тебя... и на том свете... найду... — Мне казалось, что я схожу с ума: голову, словно раскаленным обручем схватило, в глазах потемнело, а по жилам будто расплавленный свинец прокатился.
Он посмотрел на меня с брезгливым сожалением и молча вышел.
Вскоре от дома отъехала машина.
В комнату вошел Додик.
— Балдеешь, красавчик? Вот, оставили меня тут сторожить. А как по мне, то тебя нужно было сразу в расход пустить, не разводить трали-вали. Лишняя морока только. Подумаешь, фигура... Давай сюда свои лапы, я их веревками забинтую. В сортир, гы-гы, и стреноженный попрыгаешь...
Всю свою ненависть я вложил в этот удар ногой, мне даже послышался хруст височной кости. Додик завизжал, как заяц-подранок, упал и забился в конвульсиях, из его ушей потекла темная кровь.
Я вышиб плечом дверь и прошел в грязную крохотную кухню, где возилась старушенция.
— Режь, стерва старая, иначе зашибу... — едва сдерживая бешенство, показал я на свои связанные руки. — Ну!
Старуха что-то прошамкала и покорно перерезала кухонным ножом веревочные узлы.
Я выскочил на улицу с единой мыслью — догнать, опередить! Подняв руку, остановил голубые «Жигули».
— Тебе куда, парень? — спросил водитель.
— В город...
— Не по пути... — И водитель хотел закрыть дверцу — видно, что-то во мне ему не понравилось.
Тогда я рванул дверцу на себя и уселся на сиденье.
— Поехали, — сквозь зубы процедил я. — Прошу тебя... Нужно человека спасать... Я заплачу...
— Да пошел ты... — И водитель потянулся за монтировкой, которая лежала у него на подхвате.
Я достал свой наган, который отобрал у Додика.
— Выметайся. Быстро! — взвел я курок.
Перепуганный водитель не выскочил, а вывалился на шоссе. Я сел на его место и дал газ. Вскоре поселок остался позади.
ОПЕРУПОЛНОМОЧЕННЫЙ
Карасев. Все, что я смог собрать о нем, лежит у меня на столе: характеристика, справки, свидетельские показания. Есть и фотографии, правда, десятилетней давности: настороженный взгляд, упрямо сжатые губы, квадратный подбородок. Симпатичное лицо. Убийца-«профи»... Он? В тот вечер, когда был убит Лукашов, алиби у Карасева почти стопроцентное. Во всяком случае, если судить по показаниям его соседей. А не верить им невозможно — особой любви к Карасеву они не питали. Но не мог же он быть одновременно в своей комнате и в парке у ресторана «Дубок»?!
Избитые неизвестным юнцы не смогли с полной уверенностью ответить на вопрос, когда им показали фото Карасева: не тот ли это человек? «Вроде похож... Как будто он... А может, и ошибаюсь... Вот если бы увидеть его в натуре, да в полный рост...»
Если бы... Исчез Карасев, испарился. Бесследно. Примерно через неделю после убийства Лукашова. Впрочем, судя по рассказам соседей, такое за ним замечалось и раньше — случалось, не бывал дома по два-три месяца. Был на заработках, «шабашил», объяснял, когда спрашивали. Весьма вероятно. Но как истолковать присутствие на тряпке следов порохового нагара и свинца?
Мои размышления прервал телефонный звонок:
— Ведерников? А ты, оказывается, упрямый... Слышишь меня, алло?
— Слышу, — отвечаю, с трудом сдерживая внезапную дрожь — это снова «доброжелатель».
— Фишман — последнее предупреждение. Забудь о том, что он наболтал. А убийцу Лукашова, хе-хе, — снисходительный смешок, — мы тебе на блюдечке с голубой каемкой преподнесем. Услуга за услугу. Идет? Что молчишь?
— П-паскуда, — хриплю я, от бешенства заикаясь. — Я до вас все равно доберусь, — добавляю совершенно непечатное.
— Жаль, — голос на другом конце провода становится жестче. — Жаль, что не удалось договориться с тобой по-хорошему. Надеешься на своих «стукачей»? Напрасно, считай, что их уже нет. До скорой, встречи, опер... Хе-хе...
Я медленно кладу трубку на рычаги. В глазах какая-то муть, трудно дышать. Встаю, с силой распахиваю окно и хватаю воздух широко открытым ртом. Хаотическое движение мыслей постепенно упорядочивается, и одна из них вдруг огненным всплеском озаряет мозг: «Тина Павловна! Ей угрожает опасность!» Снова хватаюсь за телефонную трубку, накручиваю диск, но мембрана отвечает только длинными гудками вызова. Ее нет дома? Но я ведь, черт побери, просил по вечерам не выходить на улицу!