Приключения-91
Шрифт:
Поэт Гриша сидел на «вэлфере» — пожизненном, можно сказать, пособии, выпускал одновременно не пользующиеся популярностью книжечки лирических стихов и остро страдал по России, откуда вывез настаивавшую на эмиграции молодую жену, вышедшую в Америке замуж за лицо англо-саксонского происхождения.
Побочным доходом Гриши являлся крупномасштабный аферизм малорезультативного свойства. Гриша посещал советское консульство, в ту пору еще функционировавшее в Нью-Йорке (до афганского инцидента), крутился там с предложениями всяких культурных программ среди дипломатов, подвязывающих его на вербовку, и в итоге на вербовку подвязался, быстренько угодив в ФБР, где тоже дал согласие на сотрудничество. Обоим ведомствам около года он морочил мозги, настойчиво требуя денег и деньги исправно получая. Обедал за счет агентов ФБР в дорогих ресторанах и пьянствовал с советскими шпионами в консульстве, куда часто прихватывал за компанию и Алика.
Когда Земля обернулась вокруг своей оси и минул год, Гришины брехливые обещания и прожекты обе стороны раскусили и с довольствия агента-афериста сняли, причем в советском консульстве ему предложили более на порог не ступать, а американские озлобленные контрразведчики пообещали, что отныне он никогда не получит гражданства. Что и исполнили. Жертвой же Гришиных плутней пал Алик, ибо совместные их хождения к красным дипломатам на дармовую водку обошлись ему также дорогой расплатой со стороны ФБР в плане получения гражданства: иммиграционные власти попросту игнорировали все заявления Бернацкого.
Вскоре дружба с Григорием прервалась. По обстоятельствам невеселым. Заболел Гриша раком легкого, перенес безуспешную операцию и скончался. За месяц до смерти прорвался в советское посольство, упросил выслушать его, показал выписку из госпиталя, слезно моля о визе, дабы умереть на родной земле. Выслушали, приняли заявление, а после категорически-лаконично отказали официальной отпиской...
Хоронить Гришу едва ли не пришлось «за счет города» — в яме под строящейся дорогой, как бездомного, но все-таки на оставшиеся от наследия покойного гроши Алик организовал похороны — скромные, но приличные. Навестив же кладбище через три года, могилы приятеля он не нашел — заросла, сровнялась с землей... Кладбищенский служитель, потыкав пальцем в кнопки компьютера, сообщил что место захоронения существует и, конечно же, отыщется, но нужен для могилы если не памятник, то хотя бы уж крест... Крест стоил денег, но Алик, испытывая к умершему симпатию и жалость, все-таки позвонил бывшей жене его и о кресте в канве общего разговора упомянул.
Экс-супруга такую идею одобрила, но тяжести по финансированию креста предложила нести Алику, так как покойнику она вроде бы и никто, а Алик — друг; к тому же и второй мужик у нее помер, ввергнув вдову в немалые расходы и хлопоты, а посему, кроме благословения на подвижничество, дать она ничего не может.
Алик в душе меркантильность бывшей подруги Григория осудил, но спорить с ней не стал, рассудив, что лично свой долг он исполнил и даже дал себе торжественное обещание возвести на могиле мраморный памятник, если, конечно, разбогатеет. А в конце концов — с памятником, крестом, или без них — какая покойному разница? К такому мнению пришел он в итоге, и данный поворот мыслей был для Алика характерен.
Разбогатеть же вскоре действительно привелось: один из пассажиров такси, которого Алик зацепил в аэропорту, оставил в машине портфельчик, и в нем обнаружил Бернацкий тридцать пять тысяч долларов наличными, какие-то непонятные бумаги и вполне понятные кредитные карточки разнообразных компаний. По горячим следам Адольф покатил в торговый центр, где буквально за час отоварился тысяч на пять, подставив в роли покупателя за ящик дешевой водки «Алекси» одного из брайтонских алкашей, бывшего жителя города Львова. После, перевезя груду товаров на квартиру к знакомой даме, где оставил и портфельчик, порулил домой.
У квартиры его встретили двое испанцев. Из их взволнованной речи Алик уяснил, что они — ребята серьезные, работают на крутого босса и, если Алик не вернет кейс, его тут же порежут.
Неверующий Алик божился, что ничего не знает, ничего не видел, спустился вниз, к такси, где обследовал вместе со своими потенциальными убийцами багажник и салон, но ни малейшего следа портфеля, к своему великолепно разыгранному огорчению, не обнаружил.
Испанцы Алику с трудом, но поверили. То есть, как? — не убили. Помахали ножами, располосовав новенькую кожаную куртку, и дали время на раздумье до утра. А буквально через час раздался звонок. Звонил склеротический (прилагательное от Алика) босс бандитов, подтвердивший слова своих подчиненных — дескать, пусть Алик выкручивается, как хочет, но чтобы завтра к утру портфель был возвращен, иначе с ним, Бернацким, произойдет то же, что и с его такси. Отбой.
Справившись с долгой оторопью, Алик сбежал по ступенькам вниз, к подъезду. У арендуемого им «желтого кэба» толпилась публика. Автомобиль являл зрелище плачевное. Как утверждали свидетели, автоматные очереди, раздавшиеся из проезжавшего мимо «вольво», в считанные секунды изувечили машину до неузнаваемости. Алик просунул палец в одну из пробоин и всерьез призадумался... Вспомнил попутно о сегодняшних покупках по кредиткам еще не ведающего об этом шефа разбойников...
Через два часа, информировав хозяина такси, что пришла пора обратиться в страховое агентство, Адольф Бернацкий с двумя чемоданами нажитого честным трудом барахла, цветным телевизором и магнитолой выезжал из подземного гаража, находящегося в доме на своем восьмицилиндровом «олдсмобиле». Он покидал печально известный своей преступностью город Нью-Йорк, отправляясь на западное побережье, в Сан-Франциско, к землякам, недавно эмигрировавшим туда из Союза. Земляки имели влиятельных родственников в тамошней общине, и уж на что на что, а на работу таксистом Алик мог рассчитывать. Жить ли на берегу Тихого океана или Атлантического, принципиальной разницы для него не представляло.
Уже стемнело, когда он подъезжал к Манхэттену — каменной сказке с подсвеченными шпилями и куполами небоскребов; миллиардами огней, отражавшихся в Ист-Ривер, перечеркнутой мостами, — символу Америки, созданному великолепной фантазией зодчих со всего света.
А через час столица мира сгинула за спиной, и зарябила в глазах Алика светящаяся в ночи выпуклыми пирамидками разметка скоростной дороги, уходящая на запад. Рядом, на бархате сиденья тускло блестел натуральной крокодиловой кожей портфельчик с тридцатью пятью зелеными... Как оказалось впоследствии — фальшивыми, вот почему столь и беспокоились о портфельчике бандиты... Но печальную эту истину Алик узнает уже в Сан-Франциско, когда хозяин бара, родственник тамошних Аликиных друзей, сунув первую же сотенную в машинку для проверки купюр, возвратит Адольфу деньги обратно, покачав укоризненно головой...
Ему-то, впрочем, Алик денежки и запродаст: по настоящей пятерке за ненатуральную сотню. Сплавит ему же Алик по дешевке и приобретенное по кредиткам испанца барахло...
С разочарований начнется бытие Бернацкого на западном побережье.
ИЗ ЖИЗНИ БОРИ КЛЕЙНА
Боря Клейн был истинным арийским красавцем. Белокурая бестия — про него. Мужественное лицо, пронзительные голубые глаза, твердый подбородок, фигура атлета, напор и жизнелюбие. Отжаться от пола двести раз или пробежать по размытой от дождя пашне тридцать километров не являлось для Бори какой-либо трудностью. О незаурядной физической силе его говорит один из эпизодов, когда столкнулся Боря лоб в лоб на «Жигуленке» с «КамАЗом», управляемым нетрезвым водителем, и попытался водитель в ужасе прозрения с места происшествия скрыться, ибо «Жигуленок» представлял из себя жестяное месиво, а уж что случилось с водителем — описать мог лишь протокол судебно-медицинского вскрытия; и скрылся уже, как думалось пьянице, когда, сдав задом с односторонней улицы, куда в дурмане заехал с обратной ее стороны, он ринулся прочь, но вдруг, километра через четыре, притормозив на светофоре, увидел в зеркальце размашисто бегущую по улице фигуру с рулем от «Жигулей» в руке. И, прежде чем сообразил, что это и есть живой труп, был извлечен из «КамАЗа» наружу, серьезно рулем бит и представлен для разбора происшествия в ГАИ.
Помимо фантастической силы, присутствовал в Боре логический, присущий немцам ум, но ум живой, гибкий, социально отточенный, — видимо, оттого стал Боря в свое время кандидатом математических наук, однако от стези преподавателя-доцента в вузе отказался и, презрев зарплату в несколько сотенных, подался в круги иные, близкие к теневой экономике, — валютчикам и и спекулянтам автомобилями. Комбинации на этих поприщах Борей выдумывались изящные, прибывали деньги, появилась дача в подмосковной Малаховке, «Ауди», на которой, помимо бизнеса, ездил он в леса, где бегал в снегах, а затем, разгоряченный, голышом купался в сугробах — водилось за ним такое пристрастие, как у других, например, к регулярным возлияниям. Так бы и жил Боря, не тужил, если бы к персоне его не стали активно присматриваться милицейские власти, да и запутался он в великом множестве женщин, слепо его обожавших. Четырех жен с девятью детьми содержал Борис. А кроме того, познакомившись как-то с заезжей американкой-аспиранткой, завел с ней нешуточный роман, получив впоследствии известие из Америки, что там, в заокеанской дали, рождена его иностранной подружкой дочь, и зарубежная его семья ждет не дождется отца.