Приключения Бормалина
Шрифт:
Черный Бандюгай стал заряжать пистолет, и все глядели на эту зловещую процедуру как завороженные.
— Поч-чему не ведутся работы? — процедил он сквозь зубы. — Это что, бунт?
— Нет-нет, босс, — пролепетал Меломан, — просто мы отдыхаем после сытного обеда. Сейчас же начинаем работать. Шахматист, бегом на траншею!
— Слушаюсь, — козырнул тот, схватил лопату, вприпрыжку побежал к тропинке и стал рьяно копать ее, то и дело оглядываясь, видит ли его усердие босс.
— Обнаружен вход в пещеру или подземелье, — льстиво сказал Жуткий, заглядывая Черному Бандюгаю в глаза. — По-моему, вход рукотворный. Извольте взглянуть, босс.
Черный Бандюгай хмыкнул и вдруг из-под руки опять стрельнул в солнце. Да, в целеустремленности ему не откажешь. Из строя вышел Браток, на цыпочках приблизился к боссу и стал ему что-то нашептывать, а Черный Бандюгай кивал в ответ, странно улыбаясь и поглядывая то на Меланхолика, то на Шахматиста. Он слушал Братка минут пять, а потом похлопал по плечу и наградил банкой тушенки. Браток спрятал банку за спину и мигом вскочил в строй. Все посмотрели на него не очень дружелюбно. Черный Бандюгай подошел к Меланхолику и спросил:
— Тебе по-прежнему грустно, дружок? Ах ты, бедненький! — А потом закричал в сторону орудующего лопатой пирата: — А Шахматист, значит, шашлыка и экскаватора захотел?! А вы затеяли драку, вместо того чтобы копать траншею? — спросил он начистоту Жуткого и Меломана, которые сразу опустили глаза. — Всех! Всех накажу! — взревел босс и ужасно затопал ногами. Из-под его башмаков в разные стороны брызнул песок, и вылетел вдруг мушкет.
— Это мой! — воскликнул Браток, выскочил из строя, схватил мушкет наперевес и снова встал в строй. — А они свое оружие скормили вот этому артисту, я же вам рассказывал, босс. Не знаю, чем они воевать-то собираются.
— Так, ладно, — решительно сказал Черный Бандюгай. — Попугая — в суп, а этих… — он смерил нас с Авантом оценивающим взглядом, — а этих продадим на Голубую галеру.
— Правильно! — радостно закричал Браток.
— Постой, постой, — заинтересовался Черный Бандюгай Авантом, — где-то я тебя видел, где-то мы с тобой встречались…
— Мы известные артисты, нас весь мир знает, — ответил я. — Вполне возможно, что и меня вы тоже видели.
Босс внимательно поглядел на меня.
— Точно. И тебя где-то видел, — согласился он, и это была правда, потому что он мог видеть меня в одной таверне, где случилась большая совместная пирушка «Синуса» и «Логова». Я-то его не видел за спинами и плечами, а он вполне мог меня видеть.
Нам на помощь пришел Меломан:
— Ошибочка, босс. Они вот тоже обознались чуть раньше. Говорят, что встречали меня на каком-то конкурсе, а меня там и в помине не было.
— Обознались, говоришь? — процедил Черный Бандюгай, пристально разглядывая то меня, то Аванта глаза в глаза. — Ладно, разберемся. Ты, Меланхолик, отвечаешь за них головой, понял? Браток, дай ему свой мушкет! Держи артистов под прицелом, Меланхолик. Пошли поглядим на твой подземный ход, — приказал он Жуткому, в одну руку взяв пистолет, а другой доставая из кармана длинный китайский фонарь. Они осторожно поднялись по камням и скрылись в туннеле. Через минуту оттуда полетели в океан наши лопаты и ломы, а следом высунулся и сам босс, оживленный сверх всякой меры.
— И правда, рукотворный туннель! — закричал он. — А ну, все за мной! А ты, Меланхолик, глаз с артистов не спускай! Если что, спускай курок!
Банда ринулась на зов Черного Бандюгая и скоро исчезла в пещере. И тут Роберт, толкнув меня крылом, еле слышно спросил:
— Сэр Бормалин, карта у вас?
Кровь бросилась мне в голову. Глядя на Меланхолика, который одной рукой держал нас на мушке, а другой пытался достроить свой песчаный замок, я шепнул одними губами:
— Авант, у вас карта острова с вычислениями?
Он оторопел, и на его лице мгновенно выступил пот.
— Бормалин, — пробормотал он в ответ, — мы забыли ее на столе… Все пропало!..
Раздумывать было некогда. Повинуясь какому-то внутреннему безошибочному чувству, я сел на песок и громко загоревал.
— Ох, как мне печально! — взвыл я. — Как печально мне живется на этой грешной земле!..
Психологами давно замечено, что люди, склонные к меланхолии, очень впечатлительны и легко поддаются чужому настроению. Это сущая правда, в чем мы скоро убедились. Через несколько минут моих заунывных вздыханий и сетований на тяготы жизни Меланхолик вдруг отбросил мушкет и, обхватив себя за плечи, забился в рыданиях.
— Ох, печаль меня гнетет день ото дня! — приговаривал я, отпихивая мушкет ногой. — Ох, печально мне жить!
— А мне грустно, мне очень грустно, — вторил Меланхолик. — И ни одной родной, ни одной отзывчивой души поблизости, некому поплакаться в жилетку и поведать свою тоску, все только и знают шпынять и смеяться, а мне грустно, и ничего я с этим поделать не могу…
В другое время ни за что на свете я не прибегнул бы к таким мерам, да и сейчас жалел, что просто-напросто не схватился с Меланхоликом в немудреной, но честной рукопашной. Но у нас не было выбора. Если бы мы схватились врукопашную, вдруг он успел бы сделать выстрел или громко позвать на помощь, и тогда кто знает, чем бы все это кончилось.
Да и времени у нас не оставалось. Бандюгаи могли либо вернуться в любой момент, либо достичь погреба Аванта за пятнадцать минут — с настоящим фонариком можно бежать быстро, а там — ступени вверх, а там — комната, стол и карта, где черным по белому написано моей собственной рукой, что клад в трех километрах пятистах тридцати метрах на северо-восток от костыля. Уж костыль, поди, они давным-давно заприметили.
Тем временем Авант несколько раз нырнул в океан и достал две лопаты и лом, а пиратский инструмент, наоборот, закинул на глубину. Потом они с Робертом завладели мушкетом и начали сталкивать шлюпку в воду. Дело продвигалось медленно — шлюпка была тяжела. Она сползала очень неохотно, оставляя за собой одну глубокую борозду и несколько борозд помельче. Но вот последнее усилие — и она закачалась в полосе прибоя, сразу утратив добрую половину тяжести. Я облегченно вздохнул.
Авант уже шел по колено в воде, отталкивая шлюпку от берега и разворачивая ее носом к волне. Он заходил все дальше и дальше, погружаясь в океан, а когда вода дошла ему до груди, махнул мне рукой, ловко забрался в лодку и стал разбирать весла.
— Прощай же, — сказал я Меланхолику, пожал его бесчувственную руку и побежал прочь. — Не поминай, пожалуйста, лихом! — крикнул я на бегу, а он продолжал причитать и плакать.
Когда мы отошли от берега уже довольно далеко, я еще раз оглянулся. Меланхолик все так же сидел на песке, поджав под себя ноги и закрыв лицо руками. Нашего побега он, похоже, и не заметил. И мне стало так жалко его, что я и сам едва не расплакался.