Приключения бравого наёмника Гарика
Шрифт:
– Найду, реально ноги поломаю. Лучше завязывайте, гниды.
Но, определить воров было почти невозможно. Палатки стояли весь день без пригляда. В них мог зайти, кто угодно. Среди своих в палатках были больные, которые могли спать на своей шконке целый день, а могли и не спать. Устойчивого коллектива не было, т.к. постоянно кто-то приходил, и кто-то уходил. Больные, пятисотые, отставшие от своих групп, окончившие обучение – вся эта масса перемещалась по палаткам, создавая бесконечный бардак. При всём желании выправить ситуацию было невозможно,
– Сегодня вы распределяетесь по своим учебным подразделениям в свою палатку. Будете вместе жить и вместе учиться. На вас выделяется три палатки. Сейчас берёте свой шмурдяк, строитесь на плацу и вас разводят по новым палаткам. У вас тридцать минут.
Через тридцать минут сто двадцать с чем-то человек, обвешанные рюкзаками и сумками, стояли на плацу ожидая развода.
– В колонну по три, налево, шагом марш.
Гарику в этот раз свезло. Во-первых, в палатке были не нары, а двухъярусные кровати. Во-вторых, ему досталось место внизу. Рядом бросил свои кости коренастый темноволосый мужик, среднего роста, сразу над ним разместился сухощавый с бесцветными глазами Рим. Он так и сказал.
– Я буду здесь спать. Меня зовут Рим.
Над Гариком расположился интеллигенция-а-ля-геолог. Так вчетвером они проживут в этом лагере, ни разу не поругавшись, и поддерживая друг друга по мере возможности. Но сейчас они этого не знали.
– Машинист, – протянул руку коренастый мужик.
– Гарик.
– Ты зачем сюда пришёл?
Вопрос был немного неожиданный, для начала знакомства, но Гарик честно сообщил:
– Деньги, нужны.
– Да какие тут деньги! – возразил Машинист.
– Прошу прощения, но тогда зачем?
– Я, лично, пришёл умереть. Всё надоело, – усмехнулся Машинист. – Всё.
– Бывает, – кивнул Гарик.
Рим молча завернулся в одеяло.
После обеда они снова учили стойки, падали, крутились, потом чистили автоматы. Долго стояли на плацу, ожидая оружейника. Вечером потихоньку разгребали своё добро, т.к. у них появились тумбочки!
День третий
Интеллигенция-а-ля-геолог перегораживал проход в поисках чего-то важного. Гарик одним глазом смотрел на него, терпеливо дожидаясь, когда можно будет встать. Наконец, терпение закончилось.
– Ты долго?
– Ты сланцы мои не видел?
– Олежа, ты на них стоишь.
– Правда? – интеллигенция-а-ля-геолог убирает берц со сланца. – А я ищу.
– Олежа, давай быстрее, скоро построение.
– Сейчас, сейчас. Ты шапку мою не видел?
Бл и и и н! В этом весь Олежек. Он отдаст тебе последние сигареты, со словами: «Ничего, я у тебя потом возьму». Будет переживать из-за какой-то ерунды, потеряется на построении, с утра оденет разные тапки – один почему-то жмёт. Но всегда будет первый стоять в столовую, разминая в очереди шею по методике йогов. Йог – ещё одно его прозвище.
Небо с утра перекрыто серой пеленой, но к десяти солнце выжимает из земли всю влагу и, утренний холод сменяется тропиками. Здесь десять – это ближе к полудню, чем к утру – не как на гражданке.
Новый день, новые впечатления. Сегодня стрельбы из пулемёта. Гарик лежит, ожидая команды. Рядом инструктор орёт на щуплого паренька, который от страха, кажется, стал ещё меньше.
– Ты дебил, дебил, дебил, – инструктор поворачивается к Гарику. – Ну разве он не дебил?
– Это ученический эффект. Он не поймёт ошибку, пока вы будете на него орать.
Инструктор с удивлением взглянул на пса войны и повернулся к щуплому, что-то спокойно сказал, поправил.
– Короткими огонь!
Инструктора здесь почти всегда орут и кроют тебя разными любимыми словами. Единственный инструктор, который никого ни разу не обозвал, был чеченец. Из-за этой вылетающей изо рта погани Гарик впервые отделил себя от русских. Его дед был обрусевшим чеченцем. Восточный менталитет требует следить за языком. В родительском доме у Гарика никогда никого не обзывали бранным словом – не принято. Слова имеют вес. Здесь они были мусором.
Может быть эта черта – никого никогда не оскорблять, быть сдержанным в обращении, позволила Гарику легко сходиться с суровыми рецидивистами, вояками, прошедшими не одну мясорубку, и просто пожившими жизнь мужиками. Хотя Гарик сам давно был пожившим жизнь мужиком.
Другая сторона медали в поведении инструкторов объяснялась желанием научить, но отсутствием времени и педагогического опыта. Педагогика – слово какое-то гражданское, здесь не уместное.
Однажды, во время учебного штурма здания, молодой инструктор в панамке, устав называть всех дебилами, посмотрел на Гарика своими голубыми уставшими глазами.
– Что тут непонятного? Всё же просто. Я же хочу, чтобы вы выжили. Понимаете? Чтобы выжили, чтобы как можно больше вернулось, – он явно не ждал ответа, больше обращался к себе.
– Я в детстве танцами занимался. Месяц пять движений учишь, потом пять минут на сцене. Вы хотите, чтобы за три часа пять малознакомых мужиков, некоторые автомат в руках ни разу не держали, научились грамотно штурмовать дом. Нам многим за сорок, никто не халтурит, все стараются, но спецназ в своих пятёрках годами эти движения отрабатывает до рефлекса.
Голубоглазый инструктор внимательно посмотрел на Гарика, задумчиво почесал немного с горбинкой нос.
За всё оставшееся время он ни разу не повысил голоса.
– Колено убери с линии огня. Видишь, ты коленом за угол залез. Локоть прижми. Локоть не должен торчать, отстрелят. Спину ему прикрывай. Здесь и здесь опасные точки, ты должен их перекрыть. Не забывайте про окна. Если честно, ты я бы один весь ваш взвод здесь положил.
Вечером, как обычно, все еле волочили ноги. Молодые бурно обсуждали впечатления от пулемёта. Кто-то спросил Машиниста, как ему понравилось.