Приключения Эмиля из Лённеберги. Художник Н. Кучеренко
Шрифт:
Как раз в этот миг из прачечной вышла Крёсе-Майя. Она промывала там свиные кишки для набивки колбас. Когда она увидела папу Эмиля с лицом, залитым тёмной кровавой массой, то завизжала не своим голосом и со всех ног бросилась в деревню разносить эту страшную весть.
На визг Крёсе-Майи из коровника выбежала Лина, увидела папу Эмиля и завопила как оглашенная:
– Караул! Этот разбойник пристукнул своего отца! Беда! О-о-о!
Когда же мама Эмиля увидела, что случилось, она первым делом схватила сына за руку и прямым ходом потащила его назад, в сарай. Эмиль, всё ещё в одной рубашке, снова уселся на бревно и принялся
– Послушай, – сказал папа, – постарайся всё же наскрести с меня теста хоть на три-четыре штучки. Очень хочется пальтов!
Но мама Эмиля только горестно покачала головой.
– Что с воза упало, то пропало, – сказала она. – Придётся печь картофельные оладьи.
– Ха-ха-ха! Вот так так! – распевала маленькая Ида. – Ни обед, ни ужин! Никому не нужен!
Папа строго взглянул на неё, и она тут же умолкла. Мама Эмиля попросила Лину натереть картошку для оладьев. А ты, верно, и не знаешь толком, что такое картофельные оладьи? Это очень вкусная еда! Что-то вроде лепёшек, но только не из теста, а из свеженатёртого сырого картофеля. И, уж поверь мне, они гораздо вкуснее, чем ты думаешь.
Лина быстро натёрла целую гору картошки. Густая серо-жёлтая, чуть красноватая масса до краёв наполнила ту самую миску, в которой недавно было тесто для пальтов и которую мама сняла с папиной головы. Не мог же он таскать её на себе целый день! Он ведь не викинг!
Папа отмылся наконец дочиста и пошёл, в ожидании картофельных оладьев, на поле косить рожь. Не успел он уйти, как мама отодвинула засов на сарае и выпустила Эмиля.
– Давай играть в «дуй-передуй», – тут же предложил он сестрёнке Иде, чтобы размяться после долгого сидения.
Ида от восторга запрыгала на одной ножке.
«Дуй-передуй» была замечательная игра. Её выдумал сам Эмиль. Заключалась она вот в чём: надо было прыгать на одной ножке по особому маршруту. Со двора в прихожую, из прихожей на кухню, из кухни в спальню, из спальни снова на кухню, из кухни в прихожую, из прихожей во двор, со двора снова в прихожую и так далее. Причём всякий раз, когда Эмиль встречался с сестрёнкой Идой, они должны были одновременно ткнуть друг друга в живот указательным пальцем и громко крикнуть «дуй-передуй». Вот и вся игра. Но Эмилю и Иде она казалась очень увлекательной.
Когда же Эмиль в восемьдесят восьмой раз прискакал на кухню, он столкнулся с Линой, которая шла к плите с полной миской натёртого картофеля, чтобы начать печь оладьи. И так как Эмиль решил, что Лина обидится, если не принять её в игру, а он не хотел никого обижать, он на скаку ткнул её пальцем в живот и громко крикнул:
– Дуй-передуй!
По правде говоря, этого он, конечно, не должен был делать, ведь он отлично знал, что Лина больше всего на свете боится щекотки.
– И-и-и-и-и! – завизжала Лина и стала извиваться как гусеница. При этом миска – представь себе, какой ужас! – выскользнула у неё из рук…
Никто, собственно, так и не понял, как это случилось, но папа, который, как назло, именно в этот момент распахнул дверь кухни, надеясь наконец пообедать, оказался опять с миской на голове.
– Б-л-у-р-п! – снова взревел папа Эмиля, потому что сквозь тёртую картошку ничего более членораздельного никто на свете произнести не может.
К счастью для Эмиля, вовремя подоспевшая мама схватила его за руку и прямым ходом поволокла к сараю. И Эмиль, в третий раз усевшись на бревно, слышал доносящиеся до него вопли папы, заглушённые на этот раз тёртой картошкой, но всё же достаточно громкие, чтобы долететь до другого конца Лённеберги.
И хоть Эмиль вырезал своего сотого смешного человечка, настроение у него было совсем не юбилейное. Наоборот! Он метался по сараю как рассвирепевший тигр. Это просто издевательство запирать ребёнка на засов по три раза в день! Какая уж тут справедливость!
– Разве я виноват, что папа всякий раз во что-нибудь да влипнет! – возмущался Эмиль. – Даже мышеловку и ту нельзя поставить, он тут же суёт в неё ногу! И почему он вечно вертится там, где собираются варить пальты или печь оладьи?..
Но я бы решительно не хотела, чтобы ты подумал, будто Эмиль не любит своего папу или что папа Эмиля не любит своего сына. На самом деле они очень любят друг друга. Но даже когда ты очень сильно кого-нибудь любишь, ты ведь можешь на него рассердиться? Можешь! Вот, например, когда случается такая история, как с мышеловкой, или с тестом для пальтов, или с тёртой картошкой…
Время шло, и понедельник 28 июля подходил к концу.
Эмиль сидел в запертом сарае злой как собака. Нечего сказать – хорош юбилей! Ведь он вырезал сотого смешного человечка! Кроме того, нынче понедельник, а по понедельникам Альфреда никуда нельзя пригласить – он занят своими делами. По понедельникам Альфред сидит на крылечке с Линой, ухаживает за ней, играет ей на губной гармонике и ни за что на свете не пойдёт ни на какой пир, даже если это пир на весь мир.
Эмиль отшвырнул в сторону перочинный ножик. Как он одинок! Даже на Альфреда нельзя рассчитывать. И чем больше Эмиль думал о своём незавидном положении, тем больше злился. Разве это жизнь – просидеть от зари до зари, весь долгий день, в проклятом сарае! Да ещё в одной рубашке! У него даже не было времени одеться. Сегодня только и делали, что хватали его за руку и волокли под замок. Весь мир против него! Все тут, на хуторе Катхульт, спят и видят, чтобы он никогда не вышел из сарая. Ну что ж, пусть будет по-ихнему! Эмиль трахнул кулаком по верстаку с такой силой, что всё на нём подскочило. Они добились своего! Отныне он не выйдет отсюда! Никогда! Всю свою жизнь он просидит здесь, до самой смерти. Как есть – в ночной рубашке, с кепариком на голове, всеми покинутый, один как перст…
«Наконец-то все будут мною довольны! Больше им не придётся целый день таскать меня за руку то туда, то сюда! – думал он. – Но уж и вам сюда вход закрыт… Никто из вас не войдёт теперь в сарай! Даже папа, если ему вздумается постругать доску. Да оно и к лучшему! А то ещё уронит долото и поранит себе палец на другой ноге. Как говорится, если уж кому не везёт, то его и на коне собака укусит!»
Всё на свете имеет конец, даже долгий июльский вечер. Когда совсем стемнело, пришла мама и отодвинула засов на двери сарая. Она дёрнула створку и поняла, что Эмиль заперся изнутри.