Приключения Эмиля из Лённеберги. Художник Н. Кучеренко
Шрифт:
Этот черновик был уже не нужен, поэтому Эмиль его скомкал, скатал из него шарик и окунул в чернила, а когда шарик хорошенько пропитался, вытащил его и понёс к Иде.
– Ну вот, сейчас сделаем так, чтобы сразу видно было, что у тебя тиф, – сказал Эмиль, и Ида радостно засмеялась. – Закрой глаза, а то в них попадут чернила! – скомандовал Эмиль и принялся усердно красить лицо Иды в синий цвет.
Но
– Крёсе-Майя права, тиф и в самом деле ужасная болезнь! – решил Эмиль.
А тем временем Крёсе-Майя шла на хутор Катхульт. У ворот она встретила Лину, которая возвращалась от кузнеца Сме-Пелле.
– Ну, как дела? – с интересом спросила Крёсе-Майя. – Зуб всё ещё болит?
– Не знаю, – ответила Лина.
– Не знаешь? Как не знаешь? – изумилась Крёсе-Майя.
– Откуда мне знать? Я ведь выбросила его в кузне на помойку. Но надеюсь, что болит, – пусть помучается, гад!
Лина была в прекрасном настроении, и её щёки уже не напоминали воздушные шары. Она направилась к груше, чтобы показать Альфреду дырку от зуба, а Крёсе-Майя пошла на кухню готовить кофе. Из комнаты до неё доносились голоса детей, и она решила пойти поздороваться со своей любимицей Идой.
Но когда Крёсе-Майя увидела, что сестрёнка Ида лежит в постели, вся посиневшая, с белыми кругами вокруг глаз, она на миг лишилась дара речи, а потом спросила прерывающимся от волнения голосом:
– Боже мой, что случилось?!
– Тиф, – ответил Эмиль и захихикал.
В эту минуту во дворе послышался шум – приехали папа с мамой и их гости во главе с самим пастором. Все тут же двинулись к дому, потому что успели уже проголодаться и хотели поскорее сесть за стол. Но на крыльце стояла Крёсе-Майя и кричала не своим голосом:
– Уезжайте! Скорее уезжайте! В доме тиф!
Испуганные гости в растерянности остановились, только одна мама Эмиля не потеряла голову:
– Да что ты болтаешь? У кого это здесь тиф?
Тут из-за спины Крёсе-Майи выглянула сестрёнка Ида в ночной рубашке, вся посиневшая, со странными белыми кругами вокруг глаз.
– У меня, у меня тиф! – крикнула она и радостно засмеялась.
Все расхохотались, все, кроме папы Эмиля. Он только спросил каким-то особенным голосом:
– Где Эмиль?
Но Эмиль куда-то исчез. И всё время, пока гости пили кофе, он не появлялся.
Когда гости встали из-за стола, пастор пошёл на кухню, чтобы утешить Крёсе-Майю, которая сидела как в воду опущенная из-за того, что тиф оказался не настоящим тифом. А когда все ободряющие слова были сказаны, он обратил внимание на ту связку писем, которую Ида в своё время вынула из бархатной шкатулки и бросила на пол. Теперь она валялась на буфете.
Пастор взял её в руки и вытащил письмо Адриана из Америки.
– Не может быть! – воскликнул он. – Прямо глазам своим не верю! У вас оказалась как раз та марка, которую я так давно ищу! Очень редкая марка. Она стоит не меньше сорока крон.
Дело в том, что пастор собирал марки. И хорошо в них разбирался.
Папа Эмиля ахнул, когда услышал, что
– За сорок крон можно купить полкоровы, – сказал папа Эмиля, с упрёком глядя на пастора.
Тут уж Эмиль не смог смолчать – он приоткрыл головой крышку сундука, в котором спрятался, и спросил:
– Папа, если ты купишь полкоровы, какую часть ты выберешь – переднюю, чтобы она мычала, или заднюю, чтобы била хвостом?
– Иди в сарай, Эмиль! – строго сказал папа.
И Эмиль пошёл. А пастор, уходя, взял марку и оставил четыре десятикроновые бумажки. На другой день Эмиль поскакал на хутор Бакхорву, вернул все письма и передал деньги от пастора. А хозяева в благодарность подарили ему фонарик – как раз такой, о каком он давно мечтал.
Вторник, 10 августа,
когда Эмиль сунул лягушку в корзинку с завтраком, а потом повёл себя так ужасно, что лучше об этом и не рассказывать…
Вообще-то папу Эмиля было в данном случае даже немного жалко. Его сынишка сделал на последнем торге столько блестящих дел, а сам он приобрёл на нём всего лишь одну свинью. И представь себе, его и тут преследовала неудача: свинья опоросилась ночью, когда никто этого не ожидал; у неё было одиннадцать поросят, но десять из них она съела – это иногда случается. Одиннадцатого постигла бы та же участь, если бы его не спас Эмиль, которого разбудил визг, доносившийся из свинарника. Он тут же кинулся туда и увидел страшную картину. Единственного ещё живого поросёночка он вырвал буквально в последнюю минуту из пасти его матери. Да, что и говорить, это была не свинья, а настоящее чудовище, недаром она после этого заболела и не прожила и трёх дней. Бедный папа Эмиля! От всех его сделок на торге у него остался теперь один-единственный крохотный поросёночек, да и тот полуживой. Надо ли удивляться, что папа был мрачно настроен!
– В Бакхорве всё не как у людей, – сказал папа Эмиля его маме, когда они укладывались спать. – И даже над всей их скотиной тяготеет какое-то проклятье, это ясно. Погляди на поросёнка!
Эмиль услышал этот разговор, уже лёжа в кровати, и тут же оторвал голову от подушки.
– Дайте мне поросёночка, уж я его выхожу, – сказал он.
Но предложение Эмиля не пришлось папе по душе.
– Я только и слышу от тебя: дайте да дайте! – сказал он с горечью. – А мне кто что даст?
Эмиль промолчал. Некоторое время он не обращал на поросёночка никакого внимания. А бедняжка был такой плохонький и синенький, что казалось, недолго протянет.
«Наверное, он так слабеет оттого, что на нём лежит проклятье», – думал Эмиль, хотя плохо понимал, что это значит. Во всяком случае, он считал, что это ужасно несправедливо, потому что поросёночек не сделал ведь ничего дурного.
Мама Эмиля, видно, тоже так считала, потому что всегда называла его «бедная Капелька» – так в Смоланде обращаются к малышам, которых жалеют.
Лина питала слабость ко всем животным, а над этим жалким поросёночком всё причитала: «Бедная Капелька! Миленький ты наш! Скоро ты сдохнешь, ой, скоро!»