Приключения Эмиля из Леннеберги
Шрифт:
— Я еду, еду, еду в Катхульт… Я еду, я еду…
— Вот это да! К счастью, ярмарка бывает не каждый день, — сказала мама. — Как приятно возвращаться домой!
У нее на коленях спала сестренка Ида. Даже во сне она не выпускала из рук фарфоровую корзиночку с фарфоровыми розочками, на которой было написано: "В память о Виммербю".
Если ты думаешь, что Эмиль, получив лошадь, перестал проказничать, то ошибаешься. Два дня он только и делал что скакал с утра до ночи на Лукасе, но на третий, то есть 3 ноября, он уже взялся за старое. То, что он
Ведь я обещала маме Эмиля никогда не рассказывать, что он выкинул 3 ноября, потому что именно после этого случая жители Леннеберги собрали, как ты помнишь, деньги, чтобы отправить его в Америку. Мама Эмиля и вспоминать этот день не хочет, она даже не записала его в синюю тетрадь, так зачем же мне о нем рассказывать? Зато ты можешь узнать, что Эмиль натворил в декабре, незадолго до Нового года.
Декабрь наступает, увы, лишь после пасмурной и дождливой осени. Осень нигде не бывает веселой. И в Катхульте тоже. Дождь лил как из ведра, но все равно Альфред каждый день выводил из хлева быков и перепахивал каменистое поле. А за ним по борозде бежал рысцой Эмиль. Он помогал Альфреду покрикивать на быков, которые были очень медлительны и упрямы и не имели ни малейшей охоты тянуть плуг. К счастью, темнело рано, и тогда Альфред распрягал быков, и они — Альфред, Эмиль и быки — все вместе отправлялись домой. Альфред и Эмиль вваливались на кухню в сапогах, облепленных грязью, и Лина ругала их на чем свет стоит, потому что они пачкали только что вымытый пол.
— Да она просто бешеная! — сказал Альфред. — Тот, кто на ней женится, не будет знать ни минуты покоя.
— И этим несчастным будешь, пожалуй, ты, — заметил Эмиль.
Альфред ответил не сразу — он думал.
— Нет, пожалуй, не я, — сказал он в конце концов. — Страх берет. Но сказать ей это просто духу не хватает.
— Хочешь, я скажу? — спросил Эмиль, он ведь отличался смелостью и мужеством. Но Альфред отказался от его помощи.
— Это надо сказать очень осторожно, — объяснил он, — чтобы она не обиделась.
Альфред долго думал, как бы ему деликатно сказать Лине, что он не хочет на ней жениться, но так и не придумал.
Хутор рано погружался теперь в глубокую темень. Чуть ли не с трех часов дня приходилось зажигать на кухне керосиновую лампу, и каждый занимался тут своим делом.
Мама Эмиля сидела за прялкой — она пряла тонкую белую шерсть на носки Эмилю и Иде. Лина чесала шерсть, и Крюсе-Майя, когда бывала у них на хуторе, тоже. Папа Эмиля чинил башмаки, чтобы не платить денег сапожнику. Альфред был занят не менее важной работой: он штопал носки.
Давно пора было за это взяться, потому что пятки у него сверкали, а большие пальцы торчали наружу, и вот теперь он терпеливо штопал огромные дыры. Лина хотела было ему помочь, но Альфред отказался.
— Вот видишь, я был тверд, — объяснил он Эмилю. — А то потом, как осторожно ни говори, ничего не выйдет.
Эмиль и Ида сидели под столом и играли с кошкой. Эмиль уверял Иду, что кошка — это вовсе не кошка, а волк, но Ида не верила, и тогда он завыл по-волчьи. Да так похоже, что все на кухне подпрыгнули. Мама захотела узнать, что это за вой такой, и Эмиль объяснил:
— У нас тут под столом волк.
Недавно Крюсе-Майя заговорила вдруг о волках; Эмиль с Идой всё бросили и примостились возле нее, хотя заранее дрожали от ужаса: Крюсе-Майя рассказывала только страшные истории. Если речь не шла об убийствах, ворах, привидениях и домовых, то уж непременно о казнях и пожарах, о каких-то чудовищных бедствиях, смертельных болезнях или хищных зверях. Вот, к примеру, о волках.
— Когда я была маленькой, — начала Крюсе-Майя, — здесь, в Смоланде, было много волков.
— Но потом пришел король Карл XII и всех перестрелял, — сказала Лина.
Тут Крюсе-Майя рассердилась, потому что хотя она и была стара, но все же не настолько!
— Болтаешь, будто что знаешь, — обиженно сказала Крюсе-Майя и замолчала.
Но Эмиль стал ее упрашивать, и в конце концов она согласилась продолжать. Она вспомнила много страшных историй про волков, рассказала, что в ее детстве рыли волчьи ямы, чтобы волки в них проваливались.
— Так что Карлу XII незачем было сюда приезжать, — снова вмешалась Лина.
И хоть она тут же умолкла, все равно Крюсе-Майя опять обиделась, и это не удивительно. Ведь король Карл XII жил, как ты знаешь, больше двухсот лет назад. Как же Крюсе-Майе было не обидеться на Лину?
Эмиль снова принялся ее уговаривать, и тогда она рассказала про матерых волков — самых страшных. Эти волки выходили только в полнолуние. И, как уверяла Крюсе-Майя, умели говорить, потому что это были не простые волки, а оборотни — не то волки, не то люди.
— Если встретишь такого волка в лунную ночь, все, тебе крышка, страшнее его нет зверя на свете. В те годы остерегались выходить из дому в лунные ночи, — говорила Крюсе-Майя, поглядывая на Лину.
— Хотя Карл XII… — не унималась Лина.
Тут Крюсе-Майя отшвырнула гребень, которым чесала шерсть, и сказала, что ей пора домой, стара она по гостям рассиживаться.
Вечером, когда Эмиль и Ида уже лежали каждый в своей постели, разговор опять зашел о волках.
— Как хорошо, что теперь уже нет волков, — сказала Ида.
— "Нет волков"! — передразнил ее Эмиль. — Откуда ты это знаешь? Никто ведь не копает ям, чтобы их ловить.
Он долго лежал без сна и думал об этом, и чем дольше думал, тем быстрее росла в нем уверенность, что стоит только вырыть во дворе яму, как в нее сразу же угодит волк. И он тут же решил, что завтра утром начнет рыть волчью яму между кладовой и сараем. Летом там были заросли крапивы, а сейчас крапива увяла, почернела, пригнулась к мокрой земле.