Приключения Гекльберри Финна (др. перевод)
Шрифт:
Внизу, в погребе, оказалась пропасть крысиных нор, и мы возились целый час, зато уж все заделали «как следует, прочно и аккуратно. Потом слышим на лестнице шаги – мы скорей потушили свечку и спрятались; смотрим – идёт наш старик со свечкой в одной руке и с целой охапкой всякой всячины в другой, и такой рассеянный – тычется, как во сне. Сначала сунулся к одной норе, потом к другой – все по очереди обошёл. Потом задумался и стоял, должно быть, минут пять, обирая сало со свечки; потом повернулся и побрёл к лестнице, еле-еле, будто сонный, а сам говорит: „Хоть убей, не помню, когда я это сделал! Вот надо было бы сказать ей, что зря она из-за крыс меня ругала. Ну да уж ладно, пускай! Всё равно никакого толку не выйдет“, – и стал подниматься по лестнице, а сам бормочет
Том очень беспокоился, как же нам быть с ложкой, сказал, что без ложки нам никак нельзя, и стал думать. Сообразил всё как следует, а потом сказал мне, что делать. Вот мы всё и вертелись около корзины с ложками, пока не увидели, что тётя Салли идёт; тогда Том стал пересчитывать ложки и класть их рядом с корзинкой; я спрятал одну в рукав, а Том и говорит:
– Знаете, тётя Салли, а всё-таки ложек только девять.
Она говорит:
– Ступай играть и не приставай ко мне! Мне лучше знать, я сама их считала.
– Я тоже два раза пересчитал, тётя, и всё-таки получается девять.
Она, видно, из себя выходит, но, конечно, стала считать, да в всякий на её месте стал бы.
– Бог знает, что такое! И правда, всего девять! – говорит она. – А, да пропади они совсем, придётся считать ещё раз!
Я подсунул ей ту ложку, что была у меня в рукаве, она Пересчитала и говорит:
– Вот ещё напасть – опять их десять!
А сама и сердится, и не знает, что делать. А Том говорит:
– Нет, тётя, не может быть, чтобы было десять.
– Что ж ты, болван, не видел, как я считала?
– Видел, да только…
– Ну ладно, я ещё раз сочту.
Я опять стянул одну, и опять получилось девять, как и в тот раз. Ну, она прямо рвала и метала, даже вся дрожит – до того взбеленилась. А сама всё считает и считает и уж до того запуталась, что корзину стала считать вместе с ложками, и оттого три раза у неё получилось правильно, а другие три раза – неправильно. Тут она как схватит корзинку и шварк её в угол – кошку чуть не убила; потом велела нам убираться и не мешать ей, а если мы до обеда ещё раз попадёмся ей на глаза, она нас выдерет. Мы взяли эту лишнюю ложку да и сунули ей в карман, пока она нас отчитывала, и Джим получил ложку вместе с гвоздём, всё как следует, ещё до обеда. Мы остались очень довольны и Том сказал, что для такого дела стоило потрудиться, потому что ей теперь этих ложек ни за что не сосчитать, хоть убей, – всё будет сбиваться; и правильно сочтёт, да себе не поверит; а ещё денька три посчитает – у неё и совсем голова кругом пойдёт, тогда она бросит считать эти ложки да ещё пристукнет на месте всякого, кто только попросит их сосчитать.
Вечером мы опять повесили ту простыню на верёвку и украли другую, у тёти Салли из шкафа, и два дня подряд только тем и занимались: то повесим, то опять, стащим, пока она не сбилась со счёта и не сказала, что ей наплевать, сколько у неё простынь, – не губить же из-за них свою душу! Считать она больше ни за что на свете не станет, лучше умрёт.
Так что насчёт рубашки, простыни, ложки и свечей нам нечего было беспокоиться – обошлось: тут и телёнок помог, и крысы, и путаница в счёте; ну а с подсвечником тоже как-нибудь дело обойдётся, это не важно.
Зато с пирогом была возня: мы с ним просто замучились. Мы его месили в лесу и пекли там же; в конце концов всё сделали, и довольно прилично, но не в один день; мы извели три полных таза муки, пока его состряпали, обожгли себе все руки, и глаза разъело дымом; нам, понимаете ли, нужна была одна только корка, а она никак не держалась, всё проваливалась. Но в конце концов мы всё-таки придумали, как надо сделать: положить в пирог лестницу да так и запечь вместе. Вот на другую ночь мы уселись вместе с Джимом, порвали всю простыню на узенькие полоски и свили их вместе, и ещё до рассвета получилась у нас замечательная верёвка, хоть человека на ней вешай. Мы вообразили, будто делали её девять месяцев.
А перед обедом мы отнесли её в лес, но только в пирог она не влезла. Если б понадобилось, этой верёвки хватило бы на сорок пирогов, раз мы её сделали из целой простыни; осталось бы и на суп, и на колбасы, и на что угодно. Целый обед можно было приготовить. Но нам это было ни к чему. Нам было нужно ровно столько, сколько могло влезть в пирог, а остальное мы выбросили. В умывальном тазу мы никаких пирогов не пекли - боялись, что замазка отвалится; зато у дяди Сайласа оказалась замечательная медная грелка с длинной деревянной ручкой, он ею очень дорожил, потому что какой-то там благородный предок привёз её из Англии вместе с Вильгельмом Завоевателем 16 на «Мейфлауэре» 17 или ещё на каком-то из первых кораблей и спрятал на чердаке вместе со всяким старьём и другими ценными вещами; и не то чтобы они дорого стоили – они вовсе ничего не стоили, а просто были ему дороги как память; так вот мы её стащили потихоньку и отнесли в лес; но только сначала пироги в ней тоже не удавались – мы не умели их печь, а зато в последний раз здорово получилось. Мы взяли грелку, обмазали её внутри тестом, поставили на уголья, запихали туда верёвку, опять обмазали сверху тестом, накрыли крышкой и засыпали горячими угольями, а сами стояли шагах в пяти и держали её за длинную ручку, так что было и не жарко и удобно, и через четверть часа испёкся пирог, да такой, что одно загляденье. Только тому, кто стал бы есть этот пирог, надо было бы сначала запасти пачек сто зубочисток, да и живот бы у него заболел от этой верёвочной лестницы – небось скрючило бы в три погибели! Не скоро запросил бы еды, я-то уж знаю!
16
Вильгельм Завоеватель – норманнский герцог, который в 1066 г. высадился на остров Британия и завоевал его; к колонизации Америки он, естественно, никакого отношения не имел.
17
«Мейфлауэр» (Майский цветок) – судно, которое в 1620 г. привезло к берегам Америки сто поселенцев, основавших первую колонию «Новая Англия».
Нат не стал смотреть, как мы клали заколдованный пирог Джиму в миску, а в самый низ, под провизию, мы сунули три жестяные тарелки, и Джим всё это получил в полном порядке; а как только остался один, разломал пирог и спрятал верёвочную лестницу к себе в тюфяк, а потом нацарапал какие-то каракули на тарелке и выбросил её в окно.
Глава XXXVIII
Делать эти самые перья было сущее мученье, да и пилу тоже; а Джим боялся, что всего трудней будет с надписью, с той самой, которую узник должен выцарапывать на стене. И всетаки надо было, – Том сказал, что без этого нельзя; не было ещё ни одного случая, чтобы государственный преступник не оставил на стене надписи и своего герба.
– Возьми хоть леди Джейн Грэй, – сказал он, – или Гилфорда Дадли, или хоть старика Нортумберленда! А что же делать, Гек, если возни с этим много? Как же иначе быть? Ведь без этого не обойдёшься! Всё равно Джиму придётся делать и надпись и герб. Все делают.
Джим говорит:
– Что вы, мистер Том! У меня никакого герба нету, ничего у меня нет, кроме вот этой старой рубахи, а на ней мне надо вести дневник, сами знаете.
– Ты ничего не понимаешь, Джим; герб – это совсем другое.
– А всё-таки, – говорю я, – Джим верно сказал, что герба у него нету, потому что откуда же у него герб?
– Мне это тоже известно, – говорит Том, – только герб у его непременно будет, ещё до побега, – если бежать, так уж бежать по всем правилам, честь по чести.
И пока мы с Джимом точили перья на кирпиче – Джим медное, а я из оловянной ложки, – Том придумывал ему герб.
Наконец он сказал, что ему вспомнилось очень много хороших гербов, так что он даже не знает, который взять; а впрочем, есть один подходящий, на нём он и остановится.