Приключения Иоганна Мекленбургского: Приключения принца Иоганна Мекленбургского. Великий герцог Мекленбурга. Конец Смуты
Шрифт:
– Ну, княже, не всех до смерти. Господь не без милости – может, и оклемается кто.
– Сколько?
– Два десятка и еще семь насмерть поубиты, еще с десяток тяжело поранены, вряд ли выживут. А прочие должны встать.
– Вот оно как. Ну, упокой господи душу новопреставленных рабов своих. – Мы с Аникитой перекрестились, каждый на свой лад. – Ладно, показывай своих конных. Да-да, своих, будешь у них хорунжим пока, а там поглядим. Что за люди, какого звания, роду-племени?
– Да разные. Есть дворяне, есть дети боярские, есть холопы боевые, казаки опять же.
– Казаки запорожские или донские?
– Все больше городовые, княже. Хотя и такие, как ты сказал, есть.
– Саблю-то хоть держать
– Княже! Христом-богом тебя молю, не срами нас так более! Все мы люди служивые и дело ратное знаем. Немецкому строю, может, и не обученные, но и с ляхами, и с татарами не раз переведывались, и не только они нас били, а бывало, и мы их.
– Ладно-ладно, прости, Аникита, ежели чего в сердцах сказал. А все же строю я вас немецкому выучу, если живы останетесь, конечно!
Тем же вечером основная часть моего «полка» пошла назад под командой майора Хайнца. Раненых постарались разместить на телегах. Мушкетеры и стрельцы в боевом охранении. Я остался с людьми Юргена и со своей новоиспеченной «кавалерией». Кароль слезно умолил меня не посылать его ко двору, а оставить воевать. Болеслав, быстро смекнув, в чем дело, тоже наотрез отказался быть посыльным. Так что с победной реляцией пришлось ехать Мэнни. Поначалу я и сам собирался отступить, но вид большой свежевыкопанной братской могилы навел меня на кровожадные мысли.
Оставив лошадей с коноводами в укромном месте, мы глубокой ночью вышли к лагерю датчан. Загодя высланные на разведку шведские крестьяне доложили, что более-менее тщательно лагерь охраняется со стороны Кальмарского замка. Артиллерию тоже стерегли крепко, так что первоначальный план взорвать пороховой склад и заклепать пушки был пересмотрен. Вместо громкого и эффектного нападения мы решили по-тихому подойти к бивуаку наемной пехоты и перерезать, сколько сможем, спящих. Дело осложнялось полным отсутствием темноты. Белые ночи, чтоб их! Но к утру задремали самые стойкие часовые, и мы двинулись вперед. Часовых, грубо нарушивших устав гарнизонной и караульной службы, сняли казаки. Юрген, очевидно в силу своей крестьянской натуры, встретил предложение перебить врагов спящими со всем пониманием. Казачки тоже. Аникита поморщился, потом рассудил, что татары так делали им, и они татарам тоже. А датчане те же басурмане и ничуть татар не лучше, так что урону чести не будет. А вот Лелика и Болека с драбантами я оставил в резерве. Парни молодые, сердца еще не зачерствели спящих как баранов резать. Сам сначала тоже не хотел идти, но потом мое дурацкое шило в известном месте сыграло, и я, обманув своих приближенных, сказал, что пойду посмотреть караулы.
Сначала все шло как по маслу. В легких сумерках ополченцы и казаки как привидения скользили по лагерю датчан, подбираясь к спящим. Увы, мало кому из них суждено было проснуться этим утром. Вот вижу, как казак нагибается над своей жертвой. Одна рука зажимает рот, а вторая отточенной сталью вспарывает трепещущее горло. Короткий всхрип – и все кончено! А убийца уже ищет новую жертву. Вот крестьяне осторожно вспарывают полотно палатки и как тени проскальзывают внутрь. Буквально через минуту они выбираются оттуда. Все кончено! Боже мой, за каким рогатым я поперся с ними! Меня сейчас вывернет от этой убийственной деловитости. Ведь ясно же было, что я так не смогу! Ну в бою, ну застрелить, ну зарубить, но не так же… Что это? Какой-то не вовремя проснувшийся датчанин смотрит на меня ошалевшими глазами и собирается закричать. Еще не поняв, что случилось, я на одних рефлексах выхватываю дагу и втыкаю несчастному в горло, одновременно подхватывая начинающее оседать тело, чтобы оно, падая, не разбудило остальных. Из разрезанного горла с бульканьем льется кровь, обильно меня орошая. Ну что, чистоплюй, допрыгался? Терпи теперь. Ничего, не обрыгаешься!
Ну все, хорошего понемногу – надо уходить сейчас, пока есть возможность. Яростно машу руками своим башибузукам, других слов нет после увиденного, чтобы возвращались. Скоро подъем, пусть датчане сами додумывают, что здесь произошло, а нам пора. Я смотрю, многие вошли во вкус и уходить не торопятся, но нет, потянулись, заразы. Некоторые не просто возвращаются, но и тянут на себе что подвернулось под руку. Хозяйственные, мля! Правда, в основном крестьяне, но и казачки не отстают.
Едва мы углубились в лес, в датском лагере поднялся шум. Крики ужаса сменились выстрелами, потом еще большими криками. Но мы уже уходили. Когда достигли лошадей, шум был почти неразличим.
– Юрген, мы возвращаемся, ты с нами?
– Ваша светлость, мы хотели воевать с датчанами. А датчане остаются здесь, и мы бы хотели…
– Я так и думал. Что же, ты знаешь теперь, что делать. Только запомни одно и передай своим людям.
– Да, ваша светлость, – Юрген, повинуясь моему знаку, наклонился ко мне.
– Не дай бог ты или кто другой под пыткой или на исповеди кому-то расскажете, что это я вас надоумил резать спящих… – яростно шепчу ему на ухо.
– Я понял, ваша светлость! – с поклоном говорит мне партизанский вождь и удаляется.
– Эй, бравая кавалерия! Ну-ка, все на конь и уходим отсюда! – командую я своему воинству.
– Ваша светлость! – шепчут мне, опасливо поглядывая, братья фон Гершов. – Вы весь в крови!
– Разве? А, вот это! Это я упал неудачно!
Когда мое бравое воинство подходило к стольному граду Стокгольму, вид у нас был самый что ни на есть впечатляющий. Гротте с мушкетерами я оставил позади. Пока я вовсю веселился, то есть сначала занимался ночным разбоем, а потом уходил от порядком озверевших датских рейтар, он довольно успешно навербовал из бежавших от разгрома шведских наемников больше сотни солдат, и теперь под его командой, включая стрельцов, две сотни мушкетеров и восемьдесят пикинеров. Чем вам не батальон? Мои драбанты следовали в арьергарде, а впереди гордо дефилировала краса и гордость шведской королевской армии – хоругвь (кажется, так сейчас такое подразделение кавалерии называется) бывших каторжников, одетых в трофейные латы и пугающих обывателей своими бородами. И все это с песней!
Сначала я просто спросил, какого черта едем как на похоронах. Одолевавшие меня минорные мысли просто просили какого-то выхода. Люди не заставили себя просить и затянули какую-то заунывную хрень. В ответ я приказал им заткнуться, а то у окрестных коров молоко попропадает. Что же, музыка за прошедшие столетия сильно изменилась, и моей светлости такими песнопениями было не угодить. На вопрос «а какого рожна тогда герцогу-батюшке надо?» моя светлость запела самостоятельно. Будь у меня иное настроение – я бы осчастливил окружающих песнями из незабвенного «Ивана Васильевича», но поскольку на душе было грустно, я завел «Когда мы были на войне» из творчества Пелагеи.
Песня моим орлам понравилась, особенно казакам, которые сопровождали каждый куплет совершенно разбойничьим свистом. Аникита хотя и кривился от упоминания табака, но все равно подпевал.
Леденящие кровь слухи о «Кальмарской резне» обогнали мой отряд и, судя по всему, достигли ушей двора. Во всяком случае, когда я вошел в тронную залу в сопровождении верных Лелика и Болека, все разговоры стихли, а глаза как по команде повернулись в нашу сторону. Никто, впрочем, не поспешил подойти, чтобы по обыкновению перекинуться парой фраз. Понятно, выжидают. О, Манфред! Нарисовался мой верный секретарь, которого я не видел с тех пор, как послал с реляцией! Ты где был, паразит, кто мне должен придворные расклады докладывать?