Приключения капитана Кузнецова
Шрифт:
Доверчивая и понятная утром, природа стала злой и дикой.
Сопротивляться уже нет сил, и я повернул ветру спину. Он подбросил рюкзак, стукнул им в затылок, завернул на голову шубу, толкнул в спину. Я не иду, а лечу вместе с комьями мха и снега, лечу в холодную пропасть, пролизанный насквозь жгучими иглами.
Потеряв счет времени и ощущение ушибов, пытаюсь выплюнуть запирающий дыхание упругий холодный ком. Но он уже давит в бронхах, распирает легкие. Взмокшая от тающего на теле снега одежда замерзает панцирем, сковывает движения, а ветер катит меня по кочкам, как легкую былинку по волнам безбрежного моря.
От удара головой теряю сознание и через несколько
В лицо кольнуло хвоей, и я, не раскрывая глаз, дрожащими руками цепляюсь за ветви ели. Упираясь ногами в сугроб, подтягиваюсь к стволу, где ветер крутит с меньшей силой. Руки коченеют, но дышать становится легче; буря лютует только по бокам, заваливает снегом ноги. Выпускаю из рук ветвь и растираю пальцы о шубу, не двигаясь с места, - не попасть бы опять в объятья страшной стихии. Напрягаю силы, снимаю котомку и шубу, придавливаю их грудью в снег поближе к разлапистой ели.
Выворачивая душу наизнанку, сотней волчьих голосов воет буря в дуплах деревьев. Запасы снега уже иссякли, и буря теперь несет месиво из земли и торфа, мха и травы. На деревьях с треском ломаются ветви, падают вниз, катятся по тайге, ударяются о стволы.
От холода зубы выстукивают дробь, тело дрожит, как в лихорадке. Чтобы согреться, начинаю двигать ногами и руками, к счастью, все глубже и глубже тону в сугробе вблизи ствола. Сажусь на рюкзак, с головой укрываюсь закоченевшей шкурой, и ветер, кажется, заглох. Отогреваю руки дыханием, но ноги коченеют, и я протягиваю их в снег. Возникает мысль сделать в сугробе подобие фронтовой щели. Снег легко утаптывается, но на его место в щель летят сучья, комья мха, обломки лишайника.
Из сучьев над щелью делаю перекладины и пытаюсь прикрыть их сверху месивом из мха. Это долго не удается, но под защитой ели, наконец, над головой появилась ветхая крыша. Немного согревшись, еще закрываю часть щели. Получилась нора длиною в мой рост и такой вышины, что у са+мого ствола можно сидеть не сгибаясь. Собрав десятка полтора обломков сучьев, досуха вытираю руки и достаю листочки бересты, приготовленные для записок, а из-за подкладки шлема спичку. Запах горящей серы вселяет уверенность и бодрость.
Костер разгорается медленно, от дыма першит в горле, слезятся глаза. Но вот на белых стенках заплясали медные блики пламени, и серая темнота покинула нору. Сажусь у самого костра и стараюсь вобрать в себя все тепло, а пламя долго кажется совсем холодным. Буря продолжает злобствовать где-то сверху, забрасывая снегом и хламом случайно оставшийся дымоход.
Тело согрелось, перестали стучать зубы, захотелось есть.. При свете догорающего костра съедаю кусок колбасы и запиваю невскипевшим чаем. Невыносимо клонит ко сну, хотя на часах еще нет восьми вечера. Завернувшись в шкуру быстро засыпаю. И трудно сказать, сколько я лежал в забытьи, ворочаясь от озноба и боли в отекающих членах. Сильнее всего застыли ноги. Такое состояние становится невыносимым, как пытка, и я собираюсь на несколько минут оставить нору, чтобы сходить за дровами.
Уже давно день. По-прежнему свирепствует буря, и мороз градусов под тридцать; как и вчера, воздух заполнен слепящей снежной пылью и видны только ближайшие деревья. Не удаляясь от норы, собрал немного сучьев, высек огонь. Осталось только пять спичек. С костерком веселее и теплее. Только здесь мне стал понятным нрав сибиряков, которому я дивился в войну на фронте… Ни днем, ни, тем паче, ночью не сидит сибиряк без костра, если он не занят походом или боем. Если рядом фронт и нельзя разводить большого костра, его жгут в каске, в железной бочке, у гусениц разбитого танка, под обломками самолета, но жгут всегда, и летом и зимою, по ночам и нередко в солнечный полдень. Сибиряк не поведет беседу, не станет вплетать в разговоры столь нужные на фронте веселые шутки и прибаутки, если рядом нет костра. Вспыхнул костерок - переродился сибиряк. На лице улыбка, а прибаутки так и просятся на язык. Появляется гармонист или запевала, и у костра не суровые, отбившие пять атак бойцы, а ансамбль песни и пляски с участием мастера художественного слова.
Но вот догорели последние головешки или доски от кузова разбитой машины, смолкает песня, потом баян, погружается в думы рассказчик сибиряк; боевых друзей обнимает усталость.
И вот теперь, в тайге, каким бы тягостным не было одиночество, какая бы грусть не подкралась к сердцу, но запылал, затрещал костер - на душе тепло и радостно. Ты уже не одинок, с тобою рядом как бы живое веселое существо. Мучает лишь один вопрос - когда же прекратится буря?
На этот раз проснулся от страшных сновидений. Приснилось, что оглох. Подымаю голову, снимаю шлем и шкуру, но кажется, что сновиденье не проходит и я действительно глухой. Кругом мертвящая тишина. Прикладываю ухо к стволу соседки - он не гудит и… не дрожит. Пробиваю головой толщу снега, на четвереньках выползаю из норы… Над тайгой огромный темный купол, усеянный бабочками зеленоватых звезд. Без вздохов и стонов спит тайга… та самая тайга, что так недавно стонала и ревела от безжалостных ударов бури.
ПРЕСЛЕДОВАТЕЛИ
Пообедал у костра в тайге за болотом, где в первый поход ночевал на разогретой костром почве. Солнце не грело, но светило ярко, и я спешил засветло побольше пройти к землянке. Отойдя с полкилометра, вспомнил, что у костра оставил консервную банку - незаменимый походный чайник. Повесил ношу на сук и налегке поспешил назад за банкой. Но что это? На моих следах оставлены отпечатки огромных лап в ту же сторону, к кострищу. Приглядываюсь к отпечаткам, и уже не возникает сомнения - прошел волк
Но один ли и куда? Ведь все волки, сколько бы их не было в стае, ходят гуськом, шагая в один след, в след вожака. В одном месте когти лап хищников оставили царапины в обе стороны: за мной и обратно. Значит, они шли по следу и, увидев мое возвращение, тоже повернули обратно. По отпечаткам когтей можно сосчитать - шло четыре или пять волков.
По спине забегали мурашки. Беру себя в руки и пускаюсь по следу в догонку. Надо свистеть, кричать, напугать, тогда, может быть, отстанут. Вот кострище и рядом нетронутая банка, а волки ушли дальше, так и не показавшись на глаза. С оглядкой спешу к котомке, чтобы - главное - выиграть время для подыскания удобного ночлега до наступления темноты.
С нелегким грузом идти трудней. Вот уже скоро провальное озеро. Опять заныла нога - сказалась жизнь в снегу в течение двух суток - и шаги стали короче, а подходящего ночлега с защитой хотя бы для спины не вижу. Правда, можно найти дерево, на которое при появлении зверей легко взобраться, но просидеть на нем несколько часов без движения, даже при этом небольшом морозе, невозможно. Да и прятаться так нет смысла. Ведь волки все равно будут ждать, окружив мое убежище, пока не слезу или не свалюсь закоченевший и стану легкой добычей.