Приключения Кавалера и Клея
Шрифт:
— Я прибыл сюда, чтобы летать на самолетах.
…то пусть они не подвергают сомнению тот факт, что мы думали только о служении нашей родине (в моем случае — второй родине).
Позаботьтесь, пожалуйста, о людях в жилых помещениях, которые мертвы и заморожены.
С уважением,
ЙОЗЕФ КАВАЛЕР, радист второго класса.
12 сентября 1944 года.
Джо извлек лист из пишущей машинки, затем закатал снова и так и оставил. Шэнненхаус подошел почитать, один раз кивнул, после чего вернулся в ангар, чтобы посмотреть на самолет.
Джо лег на койку и закрыл глаза, но чувство завершенности, приведения своих дел в порядок, которого он искал, печатая последнее заявление, никак не приходило. Тогда он закурил сигарету, сделал глубокую затяжку и попытался так очистить свой разум и совесть, чтобы встретить очередной день лишенным любых забот или отвлекающих мыслей. Закончив курить, Джо перевернулся на другой бок и попытался заснуть, но воспоминание о единственном доверчивом глазе Моллюска не выходило у него из головы. Он ворочался, метался, пытался убаюкать себя до
Джо сполз к подножию койки, открыл свой рундук и достал оттуда толстую пачку писем, полученных им от Розы после его вступления в армию в конце 1941 года. Эти письма с абсурдным постоянством следовали за ним от базовой учебки в Ньюпорте, что в штате Род-Айленд, до полярной учебной станции ВМФ в Туле, что в Гренландии, и дальше до бухты Гуантанамо у берегов Кубы, где Джо провел осень 1943 года, пока готовилась партия на станцию «Кельвинатор». После этого, поскольку никаких ответов от адресата не поступало, письма приходить перестали. Корреспонденция Джо была как накачка крови в перебитую артерию, сперва бешеная и непрерывная, затем с какой-то мышечной неохотой замедляющаяся до потока, до струйки, пока последняя наконец не иссякла. Сердце остановилось.
Теперь Джо достал из кармана перочинный ножик (подарок Томаса), который однажды спас жизнь Сальвадору Дали, и вскрыл первое письмо.
Дорогой Джо!
Как бы мне хотелось, чтобы мы смогли по крайней мере попрощаться друг с другом, прежде чем ты покинул Нью-Йорк. Мне кажется, я понимаю, почему ты сбежал. Не познакомь я тебя с Германом Гофманом, твой брат не оказался бы на том корабле. Не знаю, что бы с ним в таком случае сталось. И с тобой тоже. Но я осознаю и принимаю то, что ты можешь считать меня за все это ответственной. Пожалуй, на твоем месте я тоже могла бы сбежать.
Я знаю, что ты по-прежнему меня любишь. То, что ты меня любишь и всегда будешь любить, для меня — предмет веры. И мое сердце едва не разбивается при мысли о том, что мы можем никогда больше не увидеться, никогда друг к другу не прикоснуться. Но еще более мучительна для меня мысль — нет, уверенность в том, что прямо сейчас ты желаешь никогда больше со мной не видеться. Если это правда, а я знаю, что это так, то я желаю того же. Потому что знание о том, что ты можешь такое ко мне испытывать, заставляет все прежнее казаться ничем. Все обернулось даром потраченным временем. Но даже если это правда, я никогда с этим не смирюсь.
Не знаю, что случится с тобой, со мной, со страной, со всем миром. И я не жду, что ты ответишь на это письмо, потому что чувствую, как дверь к тебе захлопывается прямо у меня перед носом, и знаю, что это ты ее захлопываешь. Но я люблю тебя, Джо, и твоего согласия мне на это не требуется. Именно так я и собираюсь тебе писать — без твоего согласия. Если ты ничего не хочешь от меня слышать, просто выбрось это письмо и все последующие. Может статься, даже эти слова уже лежат на дне моря.
Теперь я должна идти. Я люблю тебя.
После этого Джо в строго хронологическом порядке прочел все остальные письма. Во втором письме Роза упомянула о том, что Сэмми уволился из «Эмпайр» и пошел работать в компанию «Бернс, Баггот и де Винтер», рекламное агентство, которое занималось счетами «Онеонта Вуленс». По вечерам, рассказала она, Сэмми приходил домой и работал над своим романом. Затем, в пятом письме, Джо с изумлением прочел о том, что Роза вышла замуж за Сэмми. Гражданская церемония состоялась как раз в годовщину города Нью-Йорка 1942 года. После этого последовал трехмесячный перерыв, а затем в очередном письме Роза сообщила о том, что они с Сэмми купили дом в Мидвуде. Дальше опять последовал перерыв в несколько месяцев, после чего в сентябре 1942 года Роза выдала новости о том, что она родила сына весом в семь фунтов и две унции. В честь пропавшего брата Джо ребенка назвали Томасом. Роза звала его Томми. Последующие письма содержали в себе новости о жизни малыша Томаса — подробности о его первых словах, первых шагах, болезнях и талантах. Так, в возрасте тринадцати месяцев Томми уже нарисовал авторучкой вполне узнаваемый круг. Клочок бумажной салфетки из ресторана Джека Демпси, на котором этот круг был нарисован, Роза вложила в конверт. Круг был довольно неровный и не вполне замкнутый, зато, как Роза упомянула в письме, он очень напоминал бейсбольный мяч. Еще там оказалась единственная фотография ребенка в распашонке и подгузнике, крепко ухватившегося за край столика, на котором валялись какие-то комиксы.
Читай Джо письма Розы по мере их прибытия, с промежутками в месяцы и недели, фальсификация даты рождения малыша Томаса могла бы ввести его в заблуждение. Однако, прочтенные сразу, внезапно — как некое непрерывное повествование, — эти письма выдавали как раз нужный объем нестыковок в оценке месяцев и вех, чтобы Джо кое-что заподозрил, после чего первоначальные уколы ревности и глубокая озадаченность поспешным браком Розы и Сэмми уступили место грустному пониманию. Письма были совсем как фрагменты старомодного романа — там нашлось место не только загадочному рождению и сомнительному браку, но также и паре смертей. Весной 1942 года старая миссис Кавалер умерла во сне в возрасте девяноста шести лет. А затем письмо, датированное концом лета 1943 года, вскоре после прибытия Джо на Кубу, сообщило ему о судьбе Трейси Бэкона. Вскоре после завершения второго сериала про Эскаписта («Эскапист и Ось Смерти») актер вступил в ряды ВВС и был направлен на Соломоновы острова. В начале июня бомбардировщик «либератор», в котором Бэкон исполнял обязанности второго пилота, был сбит во время воздушного налета на Рабаул. В самом низу письма, последнего в пачке, имелся краткий постскриптум от Сэмми. «Привет, братишка» — вот и все, что там было сказано.
До этих самых пор Джо твердил себе, что похоронил свою любовь к Розе в той же самой глубокой дыре, где он запрятал свою скорбь по погибшему брату. Роза была права. Сразу же после смерти Томаса Джо обвинил ее не только в том, что она представила его Герману Гофману с его треклятым кораблем, но также, более смутно и вместе с тем более жестко, в том, что Роза обманом увела его в сторону от единственной достойной цели. Цель эта, упорная культивация чистого и стойкого гнева, отмечала первые годы изгнания Джо из Праги. Он практически бросил сражаться, позволил своим мыслям фатальным образом отойти от войны, предался соблазнам Нью-Йорка, Голливуда и Розы Сакс — и был за это наказан. Хотя потребность (точнее, способность) винить во всем Розу со временем прошла, обновленная решимость и жажда мести, прибавившая в интенсивности, пока Джо снова и снова разочаровывали непостижимые планы ВМФ США, так наполнили его сердце, что он посчитал свою любовь окончательно потушенной подобно тому, как больший костер может потушить меньший, лишив его кислорода и горючего. Теперь же, вернув последнее письмо в пакет, Джо почти заболел тоской по миссис Розе Клей с Ван-Пелт-стрит, что в бруклинском Мидвуде.
Сэмми как-то рассказывал Джо про капсулу, захороненную на Всемирной ярмарке. Характерные предметы того места и времени — несколько нейлоновых чулок, экземпляр «Унесенных ветром», кофейная чашка с Микки Маусом — тогда погребли под землей, чтобы люди какого-нибудь будущего сияющего Нью-Йорка нашли их и подивились. Теперь же, когда он пробился сквозь тысячи слов, написанных ему Розой, пока ее хрипловато-жалобный голос звучал у него в ушах, из какой-то глубокой шахты внутри Джо вдруг словно бы оказались извлечены погребенные там воспоминания о Розе. Пломба на капсуле была сломана, застежки отброшены, крышка раскрыта, и с призрачным ароматом ландыша и порханием мотыльков Джо вспомнил — нет, не просто вспомнил — в последний раз позволил себе насладиться тяжестью ее липкой ляжки, наброшенной ему на живот в середине жаркой августовской ночи, ее дыхание у него на макушке и нажим ее груди ему на плечо, пока Роза делала ему прическу на кухне квартиры на Пятой авеню, потрескивающие отблески квинтета «Форель», играющего на фоне, пока ее влагалище, роскошно припахивающее жженой коркой, благоухало в праздные часы в доме ее отца. Джо вспомнил сладкую иллюзию надежды, которую любовь к Розе ему принесла.
Закончив с последним письмом, он сунул его обратно в конверт. А затем вернулся к пишущей машинке Бересклета Флира, изъял оттуда оставленное им заявление и аккуратно положил его на стол. Наконец Джо закатал в машинку чистый лист и напечатал:
Для миссис Розы Клей из Бруклина, США.
Дорогая Роза!
Ты ни в чем не виновата. Я вовсе тебя не виню. Пожалуйста, прости мне мое бегство и помни меня с той же любовью, с какой я помню тебя и наш золотой век. Что же касается ребенка, который может быть только нашим сыном, то я хочу
На сей раз Джо не смог придумать продолжения. Его поразило, как все-таки может повернуться жизнь, как вещи, которые когда-то, казалось, так его заботили — по сути, вокруг него вращались, — теперь будто бы не имели к нему ровным счетом никакого отношения. Имя малыша и серьезный взгляд его широко раскрытых глаз на фотографии вонзились в какое-то место внутри Джо, такое измученное и больное, что ему вдруг показалось смертельной опасностью слишком долго размышлять об этом ребенке. Поскольку вернуться живым из вояжа в «Йотунхайм» Джо в любом случае не планировал, он сказал себе, что мальчику будет гораздо лучше без него. Сидя за столом своего покойного командира, Джо раз и навсегда принял решение о том, что в том совершенно невероятном случае, если его план пойдет наперекосяк, и он невесть как окажется все еще живым в конце войны, он никогда не будет иметь ничего общего ни с кем из них — а в особенности с этим серьезным и счастливым американским мальчиком. Вытащив незаконченное письмо из пишущей машинки, Джо вложил его в конверт, заклеил и напечатал там фразу: «Вскрыть также в случае и моей смерти». Затем он положил конверт под тот, в котором свою последнюю волю изложил командир Флир. После этого он крепко завязал конверт с письмами и фотографиями от Розы и кинул его во всепожирающую пасть Уэйна. Наконец Джо взял свой спальный мешок и пошел в радиорубку посмотреть, не удастся ли ему настроиться на «Радио-Йотунхайм».