Приключения Кавалера и Клея
Шрифт:
5
Шэнненхаус добрую минуту изучал безоблачное небо, а также легкий ветерок с юго-востока. Раньше у них был синоптик по фамилии Броди, но даже когда Уэйн еще его не прикончил, Шэнненхаус презирал его прогнозы, соглашаясь со своим старым другом Линкольном Эллсуортом, что предсказать погоду в таком местечке никому не под силу. Как только им удастся оторвать самолет от земли, они с таким же успехом смогут лететь дальше. Однако Шэнненхаус жаловался на проблемы с кишечником, и впоследствии в своем рапорте Джо особо отметил, что физиономия пилота показалась ему жутко бледной, но он приписал это тяжкому похмелью. Снова загнав трактор на самый верх ледяного ската, они прицепили к нему самолет. На сей раз лебедка сработала как нельзя лучше, и они вытянули самолет на поверхность. Пока Шэнненхаус занимался прогревом моторов и подготовкой самолета к старту, Джо погрузил туда все снаряжение. Наконец, задраив все люки
— А по мне славно отсюда свалить, — сказал Шэнненхаус. — Лучше нам еще куда-нибудь перебраться.
Джо подошел к тому кончику крыла, где был Моллюск. В спешке Шэнненхаус сработал довольно халтурно, и шкура казалась недовыделанной, лежала слишком свободно и кое-где морщилась на раме. Весь самолет имел предельно пеструю наружность, красновато-коричневые пятна тюленьих шкур бросались в глаза на серебристо-сером фоне, как будто «кондор» забрызгали кровью. Там же, где были собачьи шкуры, машина казалась нездорово-белесой.
— Сейчас или никогда, Дурень, — сказал Шэнненхаус и хлопнул Джо по плечу.
Тридцать секунд спустя они уже вовсю прыгали и скребли по земле, неровной и глянцевой как окаменелый леденец, а затем у Джо возникло чувство, будто некий исполин подсунул под самолет чашечку своей ладони и подбросил их вверх. Шэнненхаус слегка стыдливо испустил ковбойский боевой клич.
— Никогда не знаешь, что на него найдет, — крикнул он Джо поверх протяжного басового хора двух близнецов-«циклонов».
Джо промолчал. Он так и не рассказал Шэнненхаусу, что вчера вечером, прежде чем залезть в спальный мешок, он пробил фиктивный, незримый барьер, который до того момента поддерживался между станциями «Кельвинатор» и «Йотунхайм». Открытым немецким текстом, на одной из частот, регулярно использовавшихся для связи Берлина с «Йотунхаймом», Джо передал Геологу три кратких слова:
ИДУ НА ВЫ!
Попытайся Джо объяснить это Шэнненхаусу, он нипочем не смог бы распутать гордиев узел жалости, угрызений совести и желания мучить и устрашать, что сподобило его на это уведомление. В любом случае все подобные объяснения стали бы пустой тратой времени, ибо на третий день их вояжа, в палатке, разбитой в тени гор Вечности, у Шэнненхауса лопнул аппендикс.
6
Пегий самолет, едва тащась по воздуху, мучительно кашляя, волоча за собой длинную черную нить из мотора по левому борту, на мгновение завис в небе. Создавалось впечатление, будто пилот не верит своим глазам, словно затейливый иероглиф продолговатых глыб снега, черная штанга радиовышки, а также одубевший ото льда багряный флаг с паучьим глазом представляли собой всего лишь очередной мираж из длинной цепочки призрачных аэропланов и волшебных замков той фата-морганы, что околдовала его за время корявого и сбивчивого полета. Впрочем, пилот тут же сполна расплатился за свое секундное колебание — его единственный работающий мотор тоже заглох. Самолет нырнул, снова дернулся вверх, закачался, а потом в мертвой тишине стал поразительно медленно падать, точно монетка, брошенная в банку с водой. Наконец самолет ударился о землю, и снег с громким шелестом полетел во все стороны. Громадный капюшон сверкающих крупинок, вышибленный носом самолета, пока тот пропахивал поверхность, заклубился и поплыл по воздуху. Бурлящий прибой снега даже поймал и приглушил треск ломающейся древесины и скрежет срывающихся стальных болтов. Тишина все углублялась, нарушаемая лишь негромким позвякиванием металлического чайника да хлопаньем на ветру оторванного покрытия фюзеляжа.
Несколько мгновений спустя над неровным верхом насыпи из снега и льда, которую аварийная посадка нагромоздила вокруг самолета, появилась голова. Накрытое капюшоном лицо скрывала узкая и круглая оторочка из меха росомахи.
Немецкий Геолог, которого вообще-то звали Карл Мекленбург, регулярно, через каждые двадцать минут, появлявшийся из своих одиноких квартир, чтобы понаблюдать за небом, поднял левую руку, растопырив пальцы в рукавице из шкуры северного оленя. Такое приветствие выглядело несколько неуместным, ибо в другой руке Мекленбург сжимал вальтер 45-го калибра, нацеленный не то чтобы в обтянутую мехом голову пилота, но в целом куда-то туда. Геолог не спал ни минуты все пять суток с тех пор, как получил сообщение «иду на вы», которое он определил как исходящее с американской базы в Земле Мэри Бэрд. Впрочем, он и предыдущие два месяца не слишком хорошо спал. Прямо сейчас Мекленбург был пьян, накачан амфетаминами и мучился от спастического колита. Продолжая худо-бедно целиться из пистолета в того человека, он наблюдал, не появятся ли там другие головы. Немец отчетливо сознавал о том, как жутко дрожат его руки и понимал, что не успеет он сделать и пары выстрелов по этому американцу, как остальные незваные гости его укокошат.
Американец уже ополовинил сотню метров, что их разделяли, прежде
Мальчишкой Мекленбург стрелял из рогатки по воробьям и белкам, однако стрелять из пистолета ему еще ни разу не доводилось. Рука его зазвенела от боли, холод быстро ее заморозил, а отдача разбила ее на кусочки. Тогда Геолог быстро, прежде чем боль, страх и сомнения в своих действиях смогли бы его остановить, выпустил всю остальную обойму. Только полностью ее опустошив, Мекленбург вдруг понял, что стрелял с закрытыми глазами. Когда же он снова их открыл, американец стоял прямо перед ним. Он уже оттолкнул назад меховое кольцо, и его волосы и брови, увлажненные дыханием внутри капюшона, почти сразу же стали покрываться инеем. Несмотря на бороду, изящное орлиное лицо американца казалось совсем молодым.
— Очень рад наконец-то сюда прибыть, — сказал американец на безупречном немецком. И улыбнулся. Улыбка на миг застыла, словно для моментального снимка. В плече парки зияла аккуратная черная дырочка. — Полет вышел трудный.
Американец снова сунул руку под парку и немного там порылся. Когда рука снова появилась снаружи, в ней был зажат автоматический пистолет. Молодой человек стал поднимать пистолет вверх, словно желая выстрелить в небо, но затем рука его дернулась. Геолог сделал шаг назад, собрался с духом и бросился на американца, пытаясь ухватиться за его пистолет. Как только он это сделал, до него вдруг дошло, что он неверно оценил ситуацию. На самом деле американец хотел отбросить пистолет в сторону, а его безобидное и даже слегка грустное поведение вовсе не было какой-то хитрой уловкой. Все это просто-напросто объяснялось ошалелым и неуверенным облегчением человека, который пережил тяжкое испытание и теперь рад был остаться в живых. Мекленбург тут же ощутил острый укол стыда за свое поведение, ибо он был мирным ученым и всегда сожалел о насилии. Мало того, он всегда уважал американцев и даже ими восхищался, в процессе своей научной карьеры познакомившись с немалым их числом. Человек общительный, Мекленбург чуть не умер от одиночества в этот последний месяц, а теперь на него прямо с небес упал этот интеллигентный, толковый молодой человек, с котором он смог бы поговорить (не иначе как на немецком!) о Луи Армстронге и Бенни Гудмене. И вот, едва лишь его увидев, он в него выстрелил — и не просто выстрелил, а выпустил всю обойму — да еще сделал это в том месте, где, как Мекленбург долго и упорно всем доказывал, единственной надеждой на выживание являлось мирное сотрудничество всех наций.
Тут ухо немца уловило звук в тональности до диез, и со странным чувством облегчения он ощутил, как его измученный кишечник опустошает свое содержимое ему в брюки. Американец с видом потрясенным, печальным и одиноким поймал на руки оседающего на снег врага. Геолог открыл рот, но не издал ни звука — лишь почувствовал, как пузырек слюны замерзает у него на губах. «Каким же я был лицемером!» — подумал он.
Джо потребовалось почти полчаса, чтобы оттащить немца на десять из тех двадцати метров, что отделяли их от люка на станцию «Йотунхайм». Все это казалось жуткой тратой сил физических и моральных, но Джо знал, что внутри станции должны найтись какие-то медицинские средства, и был твердо намерен спасти жизнь тому самому человеку, которого он всего лишь пять суток тому назад полетел убивать — за целых восемьсот миль бесполезного льда. Джо требовался бензоин, вата, гемостатические зажимы, иголка и нитка. Еще ему требовался морфин, одеяла и красноватый огонь надежной немецкой печи. Шок и аромат жизни, струящейся алой жизни, что исходил от следа немецкой крови на снегу, служил Джо страшным упреком, укоризненным напоминанием о чем-то прекрасном и неоценимом, вроде самой невинности, что он предательским образом выманил на Лед. Ничто из случавшегося с ним прежде — ни убийство Моллюска, ни последнее жалобное бормотание Джона Весли Шэнненхауса, ни смерть отца, ни интернирование матери и дедушки, ни даже утопление любимого брата, — не разбивало ему сердце так страшно и бесповоротно, как понимание, пришедшее к нему на полпути до заиндевевшего цинкового люка немецкой станции, что он тащит за собой труп.