Приключения Кавалера и Клея

Чабон Майкл

— Там есть текст. На немецком.

— Это должно иметь колоссальный успех.

— Это не должно иметь вообще никакого успеха. Это не для продажи. — Нечто парадоксальное происходило с Джо в течение пяти лет работы на «Големом». Чем больше себя самого, своей души и сердечных печалей он изливал на страницы, чем убедительнее демонстрировал возможности комикса как средства самовыражения, тем меньше желания он испытывал показать все это другим людям, открыть, что сталось с тайной записью его скорбей, с его виной и желанием возмездия. Теперь Джо нервничал даже от того, что Сэмми пролистывал «Голема». — Брось, Сэм, а? Давай лучше пойдем.

Но Сэмми не слушал. Медленно пролистывая страницы первой главы, он расшифровывал действие из потока бессловесных образов на панелях. Наблюдая за тем, как Сэмми читает его тайную книгу, Джо вдруг понял, что ощущает странное

тепло у себя в животе, где-то за диафрагмой.

— Пожалуй, я бы… я бы попытался объяснить тебе… — начал было он.

— Я прекрасно все понимаю. — Сэмми не глядя сунул руку в карман своего пальто и достал оттуда бумажник. Затем вытащил из бумажника сразу несколько купюр, долларовых и пятидолларовых. — Вот что я тебе скажу, — произнес он. — Пожалуй, я бы на какое-то время здесь остался. — Сэмми поднял взгляд. — Ты бы не смог пока поесть?

— Ты собираешься читать все это прямо сейчас?

— Конечно.

— Все-все?

— Почему бы и нет? Я пятнадцать лет взбирался по горе макулатуры в две мили вышиной. Так почему бы мне теперь не потратить несколько часов на три фута гениальности?

Джо почесал себе ноздрю, ощущая, как тепло от лести Сэмми растекается к его ногам и наполняет горло.

— Ладно, — сказал он. — Итак, ты способен это читать. Но может, ты все-таки подождешь, пока мы доберемся домой?

— Я не хочу ждать.

— Но меня выселяют.

— Наплюй.

Джо молча кивнул и взял у Сэмми деньги. Прошло очень много времени с тех пор, как он позволял своему кузену вот так им помыкать. И теперь, как и в прошлом, нашел, что это не так уж ему не по вкусу.

— И знаешь, что, Джо, — сказал Сэмми, не поднимая взгляда от очередной страницы. Джо ждал. — Мы тут с Розой поговорили. И она, гм… то есть мы… в общем, мы думаем, что если ты захочешь… короче говоря, мы думаем, Томми следует знать, что ты его отец.

— Понимаю. Да, думаю, вы… я с ним поговорю.

— Мы смогли бы вместе все это проделать. Смогли бы где-нибудь его усадить. Ты. Его мать. И я.

— Послушай, Сэмми, — сказал Джо. — Не знаю, правильно ли так говорить. Или вообще, как правильно это сказать. В общем… спасибо.

— За что?

— За то, что ты сделал. Я знаю, это многого тебе стоило. Я не заслужил такого друга, как ты.

— Знаешь, Джо, я бы очень хотел сказать, что сделал это для тебя, потому что я такой хороший друг. Но правда такова, что в тот момент я просто был напуган не меньше Розы. Я женился на ней, потому что не хотел быть… ну, голубым. А ведь на самом деле я голубой. Возможно, ты никогда об этом не знал.

— Пожалуй, знал. Самую чуточку.

— Вот так все просто.

Джо покачал головой.

— Так могло быть, когда ты на ней женился, — сказал он. — Но это не объясняет того, почему вы так долго оставались вместе. Пойми, Сэмми, ты тоже отец Томми. Не меньше меня, а может, даже и больше.

— Я сделал самое простое, — ответил Сэмми. — Попробуй, и сам увидишь. — Тут он вернул свое внимание к листу бристольского картона у себя в руках — части длинного эпизода в конце первой главы, где в сжатом виде излагалась многовековая история големов. — Итак, — сказал Сэмми, — они сделали козла.

— Ну да, — подтвердил Джо. — Рабби Ханина и рабби Ошая.

— Козла-голема.

— Из земли.

— А потом… — Палец Сэмми проследил развитие эпизода дальше по странице. — Потом у них появляются все эти заморочки. Выходит, это вроде как опасно, делать голема.

— Да.

— В конце концов они его просто… просто съедают?

Джо развел руками.

— Они были голодны, — объяснил он.

Сэмми сказал, что знает, что они при этом чувствовали. Даже хотя его замечание следовало воспринимать лишь фигурально, перед мысленным взором Джо вдруг предстали Сэмми и Роза, сидящие на корточках у мерцающего тигля и варганящие из подручных материалов что-то, чем можно малость подкрепиться.

Спустившись на лифте в вестибюль, Джо сел у стойки Эмпайр-стейт-фармаси на свой привычный табурет, хотя впервые без обязательных темных очков, фальшивой бороды и черной шапочки, натянутой на самые глаза. Как всегда, он заказал тарелку яичницы со свиной отбивной. Затем уселся поудобнее и хрустнул костяшками пальцев. Тут Джо заметил, что продавец как-то странно на него смотрит. Он встал и с легкой театральностью перебрался на два табурета дальше. Теперь Джо сидел как раз у окна, выходящего на Тридцать третью улицу, где все могли его видеть.

— Пусть будет чизбургер, — сказал он.

Прислушиваясь к шипению бледно-розового ломтя мяса на решетке, Джо

смотрел из окна и размышлял обо всем, что только что открыл ему Сэмми. Он никогда особенно не обдумывал те чувства, которые на несколько месяцев осени и зимы 1941 года сблизили его кузена и Трейси Бэкона. В той мере, в какой Джо вообще об этом задумывался, он предположил, что юношеское заигрывание Сэмми с гомосексуальностью было чем-то несерьезным, чудаческой шалостью, порожденной неким сочетанием достатка и одиночества, которая в конце концов погибла вместе с Бэконом где-то над Соломоновыми островами. Внезапность, с какой Сэмми сразу же после вступления Джо в ряды ВМФ принесся жениться на Розе (словно он, измученный страстным нетерпением, и едва сдерживаемым, и совершенно обычным, все это время только того и ждал, как бы убрать Джо со своей дороги), как показалось Джо, решительно отметила конец кратких экспериментов Сэмми с богемным бунтом. Сэмми и Роза обзавелись ребенком, переехали в пригород, обжились там. В воображении Джо многие годы они жили ярко и насыщенно как муж и жена — Сэмми обнимает Розу за плечи, она его за талию, обоих обрамляет арочная шпалера из больших и красных американских роз. И только теперь, наблюдая за транспортной пробкой на Тридцать третьей улице, куря сигарету, поедая чизбургер и потягивая имбирное пиво из стакана, Джо осознал всю правду Сэмми не только никогда не любил Розу; он вообще не был способен ее любить, не считая, разумеется, той полунасмешливой товарищеской симпатии, которую он всегда к ней испытывал. Такая достаточно хрупкая симпатия никогда не рассчитывалась на долгое совместное проживание и оказалась давным-давно погребена под тяжелыми зарослями долга, задушена плющом разочарования и вины. Только теперь Джо понял, какую жертву принес Сэмми — не только ради Джо, Розы или Томми, но и ради себя самого. Вышел не просто галантный жест, а намеренный и полностью осознанный назначения самому себе пожизненного тюремного срока.

Тут Джо подумал о многих ящиках комиксов, что накапливались у него наверху, в двух комнатушках, где он таился на фальшивом дне жизни, с которого Томми его освободил. А потом, в свою очередь, о тысячах и тысячах маленьких коробочек, аккуратно расположенных на листах бристольского картона или размещенных рядами на обтрепанных страницах комиксов, которые они с Сэмми последнюю дюжину лет заполняли. Коробочек, ломящихся от разнообразного сырья или кусков всевозможного мусора, из которого они, каждый в своей манере, пытались мастерить своих различных големов. В литературе значение и обаяние големов — от творения рабби Ливая до чудовища Виктора фон Франкенштейна — лежали в их бездушии, в их неустанной сверхчеловеческой силе, в их метафорической связи с самонадеянной человеческой амбицией, а также в той пугающей легкости, с какой они выходили из-под контроля своих одновременно и до смерти перепуганных, и безмерно восхищенных создателей. Но Джо казалось, что среди всего вышеперечисленного — и фаустовского гордого высокомерия в том числе — не содержалось настоящих причин того, что время от времени толкало людей все же отваживаться создавать големов. Оформление голема было для человека жестом надежды, лелеемой вопреки надежде, в пору отчаяния. В этом выражалось вечное сильное желание того, чтобы несколько магических слов и искусная рука смогли произвести на свет нечто — одну несчастную, немую, мощную тварь, — способное принести избавление от убийственной травли, от болезней, жестокостей и неизбежных сбоев большего Творения. Если добираться до самой сути, таким образом люди оглашали тщетную надежду на спасение, пытались совершить эскейп. Подобно Эскаписту, они пробовали выскользнуть на свободу из опутывающей их цепи реальности и смирительной рубашки законов физики. Гарри Гудини блуждал по «Палладиумам» и «Ипподромам» всего мира, обремененный целым грузовым трюмом ящиков и клетей, набитых цепями, всякими железяками, ярко раскрашенными полосками металла и прочей броской атрибутикой, но желание у него все это время было только одно-единственное, так никогда и не осуществленное: действительно спастись, хотя на один миг совершить настоящий эскейп. Просунуть голову за границы этого мира с его жесткими физическими законами в загадочный духовный мир, что лежал по ту сторону. Газетные статьи, которые Джо читал про надвигающееся расследование сената на предмет комиксов, всегда упоминали слово «эскапизм» среди литании различных вредоносных последствий их чтения, а также подробно останавливались на пагубном для молодых умов эффекте удовлетворения желания спастись, «совершить эскейп». Как будто в жизни могло быть какое-то более благородное или необходимое занятие.