Приключения моряка Паганеля часть I - "Боцман и Паганель или Тайна полярного острова."
Шрифт:
Наверное следует надеяться, что датчане понимают, что делают. Они конечно хотят добра гренландцам и намерения их благие… Бракосочетание Ивало и Нанока, крещёных во младенчестве хернхутскими миссионерами, прошло в деревянном лютеранском соборе Нуука и первую брачную ночь они провели в новом доме. Скромную мебель с домашней утварью они получили по кредиту из банка, счёт в котором пополнялся по мере приёма меха ценного пушного зверя, добытого молодожёнами и принятого местной пушной факторией. Уже на третий день молодая пара, затосковав по родным просторам, встала на лыжи и «сделала ноги»… прочь от волшебных благ цивилизации. Благо повод был – начался сезон охоты на пушного зверя.
Первое, что сделала Ивало, открыв незапертую два года назад дверь и войдя в свой так и не обжитой дом, это то, что она прямо с порога шагнула к небольшому, стоящему у стены посудному шкафу с нарисованным на нём толстощёким поварёнком в неизменном крахмальном колпаке и открыв вынула из него большую жестяную банку для хранения соли. Осторожно, боясь повредить, словно что-то хрупкое она достала с её дна два серебряных крестика-распятия на чёрных шёлковых нитках. Один побольше, а другой поменьше размером. Крестик покрупнее девушка протянула мне, пояснив по датски, специально подбирая слова попроще, чтобы я понял:«Это Нанок. Он там». – Ивало взмахнула рукой, как при прощании с кем то далеким – «Здесь он нет. Не жить. Не слышать. Ты жить. Это ты, тебе» – она показала на крестик и вдруг закрыв глаза прижала его к груди – «Нет, нет! Нанок слышать!» – и через короткую паузу вновь протянула распятие – «Нанок сказать да. Ты друг. Ты хорошо».
Тут поневоле впадёшь в мудрствование. Если самые великие мудрецы в истории считали себя невеждами и глупцами перед лицом непознаваемого мироздания, то почему бы простому русскому боцману не возомнить себя палубным философом и не произвести свою усатую персону в агностики. Правда боцман-философ это как будто дежавю, а вот боцман – агностик, звучит свежо. Воистину всё относительно в этом относительном мире – Волна набегающая она же волна убегающая. Вселенная то ли искривляется, то ли кривляется, посмеиваясь над человечеством, пытаясь словно мудрый шут донести до наивного королька печальную истину:«Первичное начало вещей неизвестно, так как не может быть познано».
На следующий день я вернулся на свой траулер, чтобы заняться обычной боцманской работой. В Нууке на ремонте мы простояли ещё полтора месяца и после каждого рабочего дня я возвращался в лазоревый домик к своей Ивало. Прикипел я к ней, колдунье гренландской. Хотел я забрать её с собой и она была не против, но начальство заявило, что этот вопрос можно решить положительно, но только в Союзе. Я как дисциплинированный советский моряк подчинился. А потом наш траулер вышел в море и в Нуук мы больше не возвращались. В Мурманске я подал нужное заявление в компетентные органы и стал ждать ответа. Через неделю в отделе кадров у меня отобрали паспорт моряка и сообщили, что выход в загранрейсы для меня закрыт на неопределённый срок и сам я переведён на берег на судоремонт сроком на год.
Между прочим тогда по возвращении с этой гренладской охоты оказалось, что со мной произошёл какой-то непонятный казус. Выяснилось, что моё отсутствие продолжалось меньше недели, если точнее дней пять, хотя я был уверен, что прошло вдвое больше времени. Можно было попенять на полярный день и отсутствие смены тёмного и светлого времени суток, но мурманчанина полярным днём или ночью не удивишь и видимо всё дело в обилии впечатлений. Для кого-то время насыщенное событиями бежит быстро, а для кого-то течёт медленно, да и не так часто встречаешься с таким смешением времён, как в Гренландии, когда современность столь реально и фантастично сталкивается и перемешивается с далёким прошлым.
Что – то я расклеился, малый. Старый я стал, сентиментальный. Иной раз закрою глаза и вижу, как стоит на причале Нуука и ждёт меня моя Ивало. Она знает, что я жив и знает, что я не забыл её, ведь как-никак она немножко волшебница.
Глава 37. «Призрак чёрного кригсмаринера»
Не так часто битые жизнью пожилые мужики раскрывают душу перед восемнадцатилетними сопляками. Мне стало неловко от того, что я стал невольным свидетелем момента слабости старого моряка. Какие-либо комментарии к услышанному с моей стороны были бы неуместны и буркнув про то, что схожу ка я на палубу, отдам долг службе, я напялив на голову шапку, ретировался. На палубе было сыро и промозгло, благо дождь уже перестал моросить с серого, затянутого белесой, туманной дымкой неба. Я взглянул на часы, до конца моей вахты, то есть до шести часов утра, оставалось всего лишь двадцать минут.
«Надо бы сменщика разбудить» – шевельнулась в голове сонная мысль. «Какие кошмары вы месье Паганель предпочитаете в часы утреннего послевахтенного отдыха?» – не без лёгкой шизофрении, замаскированной под самоиронию спросил я сам у себя и в подтверждении диагноза сам же ответил: «Не иначе вас, моншер ожидают ужасы с полярной тематикой. К примеру общение с гренландскими загробными духами, впечатлительный вы наш». Мой внутренний почти-что клинический монолог прервал приближающийся знакомый звук. Без сомнения это работал двигатель возвращающегося под Медвежье крыло баркаса «Эидис». Прошло меньше суток. Неужели Верманд с Генкой уже нашли то, что искали – образец кислотной мины или им попались какие то не менее важные вещдоки? – пронеслось в моей голове.
По телефону внутрисудовой связи я позвонил на мостик и сообщил вахтенному помощнику о возвращении наших славных лазутчиков из гнезда диверсантов. После чего отправился на бак пришвартовывать союзника или союзницу, поскольку «Эидис» всё же женское имя. С подоспевшим Устинычем мы спустили штормтрап на борт баркаса, по которому Вард, а за ним и пламенеющий рыжей макушкой Эпельбаум, поднялись на борт «Жуковска». У Верманда за плечами торчал изрядным горбом, притороченный к спине груз, завёрнутый в плотную парусину. На палубу вышел встречать экипаж баркаса опухший со сна капитан Владлен Георгиевич. Он без лишних слов повёл Верманда и Генку к себе в каюту, бросив на ходу в сторону боцмана короткое: «Пошли!» Поскольку меня на важное мероприятие пригласить опять забыли, мне ничего более не оставалось, как разбудить сменщика и отправится почивать согласно корабельной присказке: «Вахты нет, дави на массу».
Проснулся я где-то за полдень и умывшись направился в сторону камбуза, где в салоне экипажа ещё продолжался обед. За угловым столом Бронислав Устиныч и угрюмоватый Верманд Вард не спеша хлебали тресковую уху, изредка обмениваясь короткими фразами по немецки. Получить какую-либо информацию от мужчин с таким суровым выражением лиц не представлялось возможным и наскоро прикончив свою порцию макарон с тушёнкой, я поспешил обратно в кубрик. Мой тайный расчёт оказался верен. В матросском кубрике, не щедро освещённом помаргивающей лампой дневного света, сидела вокруг небольшого, прикрученного к палубе стола компания из четырёх человек. На столе возвышалась трёхлитровая, покрытая изнутри коричневатым налётом, оплетённая капроновой корзинкой стеклянная банка с чаем. Старшина Семён только начал разливать горячий чай по эмалированным кружкам, а Борька с Ромой нетерпеливо и требовательно смотрели на Гешу, который с осознанием собственной возросшей значимости не спеша и солидно, словно купец первой гильдии, хлебал чай вприкуску с кубиками рафинада.
Моё присутствие никому не мешало, поскольку я как-никак участвовал во всех предыдущих событиях. Семён даже подвинул ко мне одну из кружек с чаем. Первым не выдержал Борька: «Рыжий, хорош уже вола тянуть! Давай уже отчитывайся, чего там было! Диверсантов с „Брунгильды“ всех замочили на пару со стариком Вермандом!?» Геша не был бы Гешей если бы удовлетворил чью-либо просьбу без лишних слов. Держа кружку на отлете с изысканно оттопыренным мизинцем, рыжий с трагической интонацией произнёс: «Представьте господа. В Одессе был аналогичный случай – корова зашла в воду по самые яйца…» Борька осторожно вынул из его длани горячую кружку, поставил её на стол и со сноровкой бывалого змеелова ухватил издевателя за всё ещё оттопыренный мизинец железной хваткой матроса-палубника. «Ломать будем медленно и со вкусом» – со сладкой нежностью садиста произнёс он, слегка выворачивая пленённый палец из сустава.