Приключения Натаниэля Старбака
Шрифт:
Могила была отмечена широким куском дерева, воткнутым в землю и содержащим единственное слово: «Эмили». Она выглядела довольно свежей, ее усыпанный опавшими лепестками холмик еще не порос травой.
— Она была моей женой, — сказал Траслоу удивительно слабым, почти робким голосом.
— Сожалею.
— Умерла на Рождество, — Траслоу моргнул, и внезапно Старбак ощутил волну печали, которая исходила от этого низкорослого и упорного человека, такую же горькую, сильную и непомерную, как и более привычные волны насилия, которые он излучал.
Казалось, что Траслоу потерял
— Эмили была хорошей женой, — наконец произнес он, — и я был ей хорошим мужем. Она сделала меня таким. Хорошая женщина может сделать таким и мужчину. Она могла сделать мужчину хорошим.
— Она была больна? — неловко поинтересовался Старбак.
Траслоу кивнул. Он снял свою засаленную шляпу, неуклюже сжимая ее в сильных руках.
— Кровоизлияние в мозг. Это не было легкой смертью.
— Сожалею, — не к месту заявил Старбак.
— Один человек мог ее спасти. Янки, — Траслоу произнес последнее слово с едкой ненавистью, заставив Старбака поежиться. — Модный доктор с севера. Он посещал родственников в долине в день благодарения, — он мотнул головой на запад, показывая на долину Шенандоа, лежащую за горами.
— Доктор Дэнсон рассказал мне о нем, сказал, что он делает чудеса, и я помчался туда и умолял его приехать и осмотреть мою Эмили. Ее нельзя было передвигать, видишь ли. Я умолял его на коленях.
Траслоу замолчал, вспоминая свое унижение, а потом встряхнул головой.
— Этот человек отказался сдвинуться с места. Сказал, что он ничего не может сделать, но правда была в том, что он не хотел пошевелить своей толстой задницей и сесть на лошадь в такой дождь. Они выгнали меня из своего дома.
Старбак никогда не слыхал, чтобы кого-нибудь излечили от кровоизлияния в мозг, и подозревал, что доктор-янки прекрасно понимал — что бы он не предпринял, это будет лишь потерей времени, но как кто-либо мог убедить в этом человека вроде Томаса Траслоу?
— Она умерла на Рождество, — тихо продолжал Траслоу. — Тогда здесь всё завалило снегом, как покрывалом. Мы остались лишь вдвоем, девчонка сбежала, будь она проклята.
— Салли?
— Черт, именно, — Траслоу теперь вытянулся по струнке, с руками, неуклюже прижатыми к груди, как если бы изображал положение в гробу своей возлюбленной Эмили.
— Мы с Эмили не были обвенчаны должным образом, — признался он Старбаку. — Она сбежала со мной за год до того, как я стал солдатом. Мне было всего шестнадцать, а ей ни днем больше, но она уже была замужем. Мы поступили неправильно и оба это знали, но вроде как не могли ничего с собой поделать.
В его глазах выступили слезы, и Старбак внезапно почувствовал, что рад узнать, что этот грубый человек когда-то повел себя так же глупо, как и Старбак не так давно.
— Я любил ее, — продолжал Траслоу, — вот в чем правда, хотя пастор Митчелл не повенчал нас, потому что сказал, что мы грешники.
— Уверен, он не имел права вас судить, — серьезно сказал Старбак.
— Думаю, имел. Его работа в том и заключается, чтобы нас судить. Для чего ж еще нужен проповедник, как не учить нас правильно
Внезапно и совершенно неожиданно Старбак ощутил невероятный прилив сочувствия к этому неуклюжему и твердому человеку с непростым характером, стоящему в неловкой позе возле могилы, которую, должно быть, выкопал своими руками.
Или, может быть, ему помогал Ропер, или один из других беглецов, что жили в этой высокой долине вдали от взоров судей и сборщиков налогов, заразивших своим присутствием низменности. И к тому же в Рождество. Старбак представил, как он, прихрамывая, тащит тело по снегу и бросает его в холодную могилу.
— Мы не были обвенчаны должным образом, и ее не похоронили должным образом, ни один Божий человек не навестил ее, и я хочу, чтобы ты именно это для нее и сделал. Скажешь нужные слова, мистер Старбак. Скажи их для Эмили, потому что если ты произнесешь нужные слова, Господь заберет ее к себе.
— Уверен, так он и сделает, — в этот момент Старбак чувствовал себя на редкость неловко.
— Так скажи их, — теперь в голосе Томаса Траслоу не слышались никакие ноты насилия, лишь ужасная уязвимость.
На маленькой поляне воцарилась тишина. На землю легли длинные вечерние тени. «Боже милостивый, — думал Старбак, — но я же недостоин, совсем недостоин. Господь не услышит меня, грешника, но разве не все мы грешники?»
И правда, конечно, была в том, что Господь уже услышал молитву Томаса Траслоу, так как страдания Траслоу были гораздо красноречивее любой литании, которую могло подсказать Старбаку его образование.
И все же Траслоу нуждался в успокоительном ритуале, в древних, с любовью произнесенных словах, и Старбак крепко сжал книгу, закрыл глаза и поднял лицо к подернутым сумраком цветам, но неожиданно почувствовал себя дураком и самозванцем и никак не мог вспомнить слова. Он открыл рот, но не смог произнести ни слова.
— Правильно, — сказал Траслоу, — не торопись.
Для начала Старбак попытался вспомнить отрывок из Писания. В горле у него пересохло. Он открыл глаза и неожиданно вспомнил стих.
— Человек, рожденный женою, — начал Старбак, но его голос звучал хрипло и неуверенно, поэтому он начал заново. — Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями [4] .
— Аминь, — произнес Томас Траслоу, — да будет так.
— Как цветок, он выходит…
— Так и есть, так и есть, хвала Господу, так и есть.
4
Цитата из 14 главы книги Иова:
«Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями:
как цветок, он выходит и опадает; убегает, как тень, и не останавливается.
И на него-то Ты отверзаешь очи Твои, и меня ведешь на суд с Тобою?
Кто родится чистым от нечистого? Ни один.»