Приключения Натаниэля Старбака
Шрифт:
— Держи ручку, парень.
— О Боже.
Мозоли на ладонях Старбака лопнули, превратившись в разорванную в клочья кожу, с которой стекали кровь и сукровица, но ему не оставалось выбора, кроме как схватиться за ручку пилы и потянуть ее вниз.
Боль при первом же движении заставила его громко взвыть, но, устыдившись этого звука, он еще крепче схватился за ручку, несмотря на агонию, и стальные зубья яростно впились в древесину.
— Вот так, парень! Ты учишься!
Старбак чувствовал себя так, как будто был при смерти, будто все тело превратилось
Ручка пилы была заляпана кровью, воздух со свистом вырывался из его рта, ноги едва его держали и все же зубастая сталь двигалась вверх и вниз, вверх и вниз, вверх и безжалостно вниз.
— Ты ведь еще не устал, парень, а?
— Нет.
— Мы едва начали. Поедешь и посмотришь на церковь пастора Митчелла в Неллисфореде, парень, и увидишь пол из сердцевины сосны, который мы с моим папашей напилили за день. Тяни, парень, тяни!
Старбак никогда не занимался подобной работой. Иногда зимой он ездил к своему дяде Мэттью в Лоуэлл, и там они пилили лед в замерзшем озере, чтобы наполнить ледник в доме, но эти поездки были просто забавой, прерываемой игрой в снежки или катанием на коньках вдоль берегов озера, под увешанными сосульками деревьями.
Распиловка бревна на доски была безжалостной, жестокой и беспощадной, но он не смел бросить работу, потому что чувствовал, что всё его существование, его будущее, его характер, даже его душа лежит на неистовых весах презрения Томаса Траслоу.
— Стой, парень, нужно вбить еще один клин.
Старбак отпустил ручку пилы, покачнулся, споткнулся и почти упал на стену ямы. Его руки слишком болели, чтобы их распрямить. Каждый вздох причинял боль. Он с трудом осознал, что к яме подошел второй человек, болтающий с Траслоу в течение уже нескольких таких болезненных минут, но не хотел посмотреть вверх, чтобы узнать, кто еще является свидетелем его унижения.
— Видел ли ты хоть раз такого достойного напарника, Ропер? — насмехался Траслоу.
Старбак по-прежнему не поднимал глаз.
— Это Ропер, парень, — сказал Траслоу. — Скажи здрасте.
— Добрый день, мистер Ропер, — смог вымолвить Старбак.
— Он зовет тебя мистером! — Траслоу находил это забавным. — Думает, вы, ниггеры, такие же, как и он, Ропер. Говорит, что у вас такие же права перед Господом, как и у него. Как считаешь, Ропер, именно так Господь и думает?
Ропер помедлил, чтобы осмотреть изнуренного Старбака.
— Полагаю, Господь захочет прижать меня к груди задолго до того, как приберет этого, — наконец ответил Ропер, и Старбак неохотно посмотрел вверх, увидев, что Ропер — это высокий чернокожий, которого явно веселит затруднительное положение Старбака.
— Выглядит так, будто ни для чего не сгодится, да? — сказал Ропер.
— Он неплохой работник, — неожиданно выступил Траслоу в защиту
Траслоу, высказавший этот комплимент, прыгнул в яму.
— А теперь я покажу тебе, как это делается, парень, — он взялся за ручку пилы, кивнул Роперу, и внезапно огромное стальное лезвие потеряло четкие очертания, когда двое мужчин в одно мгновение вошли в привычный ритм.
— Вот как ты должен это делать! — заявил потрясенному Старбаку Траслоу, стараясь перекричать звон пилы.
— Позволить стали сделать всю работу! Не бороться с ней, а позволить нарезать для тебя дерево. Мы с Ропером могли бы перепилить половину лесов Америки, не сбив дыхания.
Траслоу работал только одной рукой, стоя сбоку, так что поток пыли и опилок сыпался мимо его лица.
— Так что привело себя сюда, парень?
— Я же сказал вам, у меня письмо от…
— Нет, в смысле янки в Виргинию. Ты ведь янки, да?
Старбак, вспомнив утверждение Вашингтона Фалконера о том, как этот человек ненавидит янки, решил повести себя дерзко.
— И горжусь этим, да.
Траслоу выпустил в угол ямы струю табачной жижи изо рта.
— И что же ты делаешь здесь?
Старбак решил, что у него нет времени рассказывать про мадемуазель Демарест или про труппу «Дядя Том», и потому предложил сокращенный и менее болезненный вариант этой истории.
— Я был изгнан из семьи и нашел пристанище у мистера Фалконера.
— Почему у него?
— Я близкий друг Адама Фалконера.
— Вот как? — голос Траслоу звучал с одобрением. — И где Адам?
— Как мы последний раз слышали, в Чикаго.
— Что он там делает?
— Работает в Христианской Комиссии по установлению мира. Они устраивают молебны и раздают воззвания.
Траслоу захохотал.
— Воззвания и молебны делу не помогут, потому что Америка не хочет мира, парень. Твои янки хотят поучить нас жизни, прям как британцы в прошлом веке, но мы и теперь мы не станем их слушать, как и тогда. Это не их ума дело. Кто платит, тот и заказывает музыку, парень. Я скажу тебе, чего хочет Север, парень.
Во время этого разговора Траслоу продолжал дергать пилу вверх-вниз в безостановочном ритме.
— Север хочет нами управлять, вот чего. Это всё эти пруссаки, так я думаю. Они талдычат янки, как сделать правительство лучше, а янки такие дураки, что слушают, но я так тебе скажу — теперь уже слишком поздно.
— Слишком поздно?
— Разбитое яйцо не склеишь, парень. Америка разделилась надвое, а Север продался пруссакам, и мы попадем в эту передрягу.
Старбак слишком устал, чтобы его заботили необычные теории Траслоу относительно Пруссии.
— А война?
— Нам просто придется ее выиграть. Выгнать этих янки. Я не собираюсь учить их жизни, так пусть и они от меня отстанут.
— Так вы будете сражаться? — спросил Старбак, почувствовав прилив надежды, что его поручение может увенчаться успехом.