Приключения Неуловимых Мстителей
Шрифт:
Отец-настоятель косо глянул из-под кустистых бровей.
— Не навлекай, сын мой, на себя гнев Божий…
— Эй, расстрига! — позвал атаман, не сводя со священника глаз.
Бывший монах, примкнувший теперь к отряду бурнашей, спешился и подошел, гремя саблей, ударяющейся по огромному кресту, висящему на шее. Борода и шевелюра его были не стрижены со времен послушничества. Настоятель презрительно отвернулся.
— Знакомы тебе здешние подвалы?
— А как же, — сказал расстрига.
— Так что, отче? — снова спросил Бурнаш.
— Красные в прошлом году все подчистили, теперь вы доскребать будете, — молвил поп, но связку ключей все же протянул.
Дело кончилось миром, да пожива оказалась невелика. Нашли хлопцы десяток мешков овса, пять — пшеницы да три четверти самогона. Пока ехали обратно в станицу Липатовскую, казачки две четверти успели выкушать. А третью атаман забрал себе.
Тут-то и примчался Семка с донесением. Бурнаш его пьяно расцеловал и налил стакан. Потом накинул пиджак, повязал галстук и в экипаже, полученном соединением машины и пары лошадей, отправился в Збруевку. Сопровождали атамана те же тридцать недогулявших хлопцев. В станице они получили полную возможность исправить настроение. Затихший было грабеж возобновился с приездом атамана с утроенной силой. Грабили без особого разбора и, чем зажиточнее выглядел двор, тем сильнее казалось, что тут живут пособники красных партизан. Но бедными дворами парни не брезговали, тащили все, что плохо лежит. Особенно старались не пропускать коров и бычков.
Громогласные похвалы атамана Лютый принял спокойно, чуть заметная ухмылка победителя кривила его губы. Бурнаш решил показать, кто тут главный, и потребовал организовать на деревенской площади митинг. Станичников собрали немного, митинг вышел жидким.
— Пан атаман! Защити! Коровка… коровка, — к автомобилю Бурнаша, с которого он выступал, подбежала немолодая крестьянка и упала на колени. Атаман, последнюю коровку угнали! И что я делать, горемычная, буду…
— А ты что думала?! Дурья твоя башка! — громким голосом, чтоб все слышали, перебил ее Бурнаш. — Задаром твоя свобода завоевывается?.. Рожала детей, — показал он на женщину, — мучилась, а теперь новый мир рожает! И хочет без мук? — атаман сошел с подножки автомобиля и сказал тоном ниже, как ровне. — А ты что, хочешь без мук, что ль?
— Так ведь детишки… Последняя коровка… последняя!
— Последняя, последняя, — передразнил атаман. — А знаешь ли ты, глупая женщина, что сегодня у тебя одну корову взяли, а завтра, завтра десять вернут! — Бурнаш говорит громко, снова обращаясь к публике. Правильную политику атамана нужно разъяснить всем. Не себе же в карман он эту скотину реквизирует.
— Как десять? — удивилась крестьянка.
— А вот так! Так!.. Чьи были коровы? Чьи?.. Помещичьи, кулацкие! А теперь твои будут! — Бурнаш ткнул пальцем в окружающих его станичников. Все! Быки! Коровы! Куры! Свиньи! Все будут твои.
— Верни мне мою кормилицу! — снова заголосила баба.
— Ну-у… — атаман развел руки в бессилии перед сложившейся ситуацией. — Потерпи, сестра! Воротим, все воротим! — не забывая о публике, Гнат сделал общий успокаивающий жест… — Свободная женщина! — Бурнаш подошел к крестьянке, все стоящей на коленях, обнял и поцеловал в лоб. Гражданка!
Удовлетворенный произведенным эффектом, атаман вернулся в автомобиль и нажал на клаксон. Возница взмахнул вожжами, и экипаж тронулся в путь. Им затемно нужно вернуться в Липатовскую. За машиной ехали знаменосец и небольшой отряд, чуть поодаль гарцевал Лютый. На собранных для митинга крестьян Сидор смотрел презрительно. Чего Бурнаш распинается перед ними? В руках атамана сила, власть, значит и врать про десять возвращенных коров не обязательно. Приказать что надо — все сделают! А гавкнет кто — к стенке.
* * *
— … Но бурнашей слишком много, к тому же скоро ночь! — сказал Валерка.
— Вот именно, — подтвердил оба факта Данька.
— Ты что-то придумал?
— Яшка, ты сможешь сделать аркан? — спросил командно.
— Конечно, я же цыган, — отозвался тот. — Чем мы, по-твоему, коней ловим?
— Вот и займись. А ты, Валерка, в станицу пойдешь. Кто у нас там на окраине живет?
— Тетка Дарья, — сказала Ксанка. — Можно я с Валеркой пойду?
— Не стоит, — отказал Даниил. — Спросишь у тетки Дарьи простыни, там, белые тряпки. Скажешь: завтра вернем.
Валерка кивнул, сунул за пояс револьвер и растворился в наступающей тьме. Яшка присел поближе к костру и начал распутывать веревку.
— А я? — спросила Ксанка.
— Отдыхай пока, еще дела будут.
6
Грабеж станицы остановили только сумерки. Пожарища угасли, бандиты устали. А собранную скотину еще предстояло доставить в Липатовскую, где находилось основное войско атамана Бурнаша. Лютый распорядился отправить стадо сразу, у него, дескать, нет лишних хлопцев, чтобы навоз возить да коров караулить. Вот и выпало Савелию ехать со скотиной — эскортом. Главным был поставлен его старший товарищ Пасюк. Установили они для обороны на телеге пулемет, постелили сена и тронулись в путь. Телега катилась впереди, а сзади стадо подгоняли двое конных казаков. Их кони самостоятельно держались дороги, а бурнаши, следуя привычке, дремали, покачиваясь в седлах.
Станицу путешественники покинули уже в темноте. Ночь казалась кромешной, луна то и дело скрывалась в тучах. Пыльная дорожная колея едва выделялась на более темном фоне придорожной травы. Телега, скрипя, катилась вперед, коровы изредка мычали, не понимая, куда их гонят в ночь. Савелий, честно говоря, тоже не понимал, почему нельзя было дождаться утра. Скотина — не красная кавалерия, никуда не ускачет. А ехать, между тем, приходится через кладбище.
Пасюк улегся поудобнее на сено и, как на грех, завел свои обычные байки.
— Жил-был в станице косой кузнец. Не раненый, а от рождения увечный. А кто косой, рыжий или сухорукий — обязательно ведьмак, и к бабке ходить не надо…
— А хороший нынче урожай будет, а, Пасюк? — самым непринужденным тоном спросил Савелий.
— И задумал тот косой кузнец жениться. Посватался к одной девке. Отец ее по имени Трофим сначала против был, а как услышал, что кузнец без приданого невесту возьмет да еще приплатит, — обрадовался и отдал дочь с дорогой душой. Стали молодые жить, да только каждый вечер из кузни звук идет, словно плачет кто. Трофим о том узнал и решил туда наведаться. Жалко ему, вишь, дочку стало.
— Дождей нынче мало было, должно все погорит, а, дядько?
— Как услыхал сам Трофим плач — весь холодный сделался.
Вернулся домой, лег на сундук с богатством и помирать стал. На другую ночь уж и не хотел, а ноги сами его к проклятой кузне пошли. Так и повелось с той поры: днем на сундуке, а ночью у кузни торчит. Многие Трофима там видали. А дочь его, жена кузнеца, с лица тоже спала и стала словно чахоточная. Один кузнец, как жеребец, — веселый да здоровый.
Тут Савелий только душераздирающе вздохнул.