Приключения парижанина в Океании

Буссенар Луи Анри

В заключение следует сказать, что ни одна из теорий, объясняющих происхождение атоллов, береговых и барьерных рифов не может, видимо, считаться удовлетворительной. Так, Дарвин вынужден был поверить в постепенное погружение широких пространств суши, усеянных чуть выступающими из воды островками, куда ветер и волны приносят различные обломки, хотя острова эти созданы полипами, возводящими свои сооружения лишь на небольшой глубине.

Ученый полагает, что остров, окруженный береговыми рифами, чаще всего медленно, а иногда и сразу, погружается на несколько футов в воду. Колонии животных кораллов достигают вскоре поверхности океана, однако океан продолжает свое наступление, и остров погружается все более, что приводит к уменьшению его размеров и расширению

пролива, отделяющего сам остров от окружающих его береговых рифов. Глубина же пролива зависит от глубины погружения острова и роста кораллов с их хрупкими ветками, способными жить только в лагунах.

Вот каким образом расстояние между сушей и окружавшими их вначале береговыми рифами расширяется, хотя острова сохраняют при этом очертания берегов, послуживших для них как бы формой для отливки. Вот каким образом береговые рифы на расстоянии порой пятнадцати миль от берега превращаются в барьерные.

Исчезновение целого континента имеет те же последствия. Горы постепенно становятся островами, окруженными на определенном расстоянии барьерными рифами, после погружения под воду они превращаются в атоллы с лагунами на месте исчезнувших островов.

Если от выступающего гребня новых скал провести перпендикулярную линию к их основанию, служившему некогда фундаментом для береговых рифов, можно будет легко убедиться в том, что линия эта опустится ниже той глубины, на которой могут жить коралловые полипы. Следовательно, эти маленькие строители, по мере того как опускается основание сооружения, продолжают свою непрерывную работу.

ГЛАВА 8

Мрачные страницы истории жизни Фрике и Пьера Легаля. — Логово бандитов. — Победа достается дорогой ценой. — После четырехдневного плавания. — Виктор так и не смог научиться произносить букву «р». — Новая Гвинея, или страна папуасов. — Самый большой после Австралии остров на земле. — Жители гор и жители побережья. — Разнообразие растительного мира. — Первый выстрел Пьера Легаля. — Жаркое пришлось весьма кстати. — Кенгуру. — Как пополнить запасы провизии, необходимой для длительного путешествия. — Саговая пальма.

— О чем ты думаешь, моряк? — спросил Пьер, заметивший, что друг его глубоко задумался.

Парижанин вздрогнул, словно неожиданно разбуженный знакомым голосом, но тут же овладел собой и ответил как-то слишком серьезно, что не вязалось с его веселым нравом:

— Я не в первый раз попадаю на атолл… И наш коралловый остров напомнил мне одно из самых драматических событий моей беспокойной жизни. Менее трех лет назад подводные гроты одного из островов, подобных этому, стали ареной жесточайшего сражения. Отважному экипажу французского крейсера, неотступно преследовавшему таинственных бандитов, удалось настигнуть негодяев у их собственного логова, на атолле, расположенном на сто сорок третьем градусе восточной долготы по Парижскому меридиану и двенадцати градусах двадцати двух минутах южной широты. То есть менее чем в ста восьмидесяти милях отсюда.

— Это же был мой корабль… «Эклер»! — воскликнул взволнованно Пьер. — И командовал им капитан Вальпре… мой командир.

— Да, такие события не забываются.

— Тысяча чертей! Все было действительно ужасно!

— Эти подлые бандиты, эти враги общества, о которых мы знаем лишь, что их зовут морскими разбойниками…

— Они вполне заслужили такое отношение.

— Головорезы оказывали бешеное сопротивление, и с каким остервенением, с каким страстным желанием убивать! Страшная была резня! Сражайся они за справедливое дело, их можно было бы считать героями. Розоватые ветви подводных коралловых зарослей покраснели от крови. Помнишь, Пьер, каким бешеным огнем встретили нас в этом темном коридоре, когда мы ползком продвигались вперед, следуя за нашим маленьким чернокожим принцем. Выстрелы, эхом отдававшиеся в гротах, ружейные вспышки, свист пуль, обломки скал, разлетающиеся в разные стороны, крики умирающих…

— Помню,

конечно. Разве можно забыть такое? Но мы победили. Правда, это нам досталось нелегко… А в общем-то славные были времена…

— Да, действительно славные, с нашим добрым доктором, господином Андре, моим приемным отцом и названым братом.

— И командовал нами господин Вальпре, самый отважный моряк в мире.

— Я и сейчас ясно помню, как закончилась наша экспедиция, зрелище невероятное и в то же время совершенно реальное. Главарь бандитов, стоя посреди созданного кораллами зала со сводчатым потолком, который, казалось, оправдывая свое название «кровавая пена», истекал кровью, поднял свой карабин и, прицелившись в толстую стеклянную доску, вделанную в стену в глубине атолла, крикнул громовым голосом: «Этот грот станет нашей общей могилой, могилой морских разбойников». Он выстрелил! Стеклянная плита вдребезги разлетелась. Вода хлынула в грот, увлекая за собой мертвых и раненых, друзей и врагов… Потом раздался звук трубы, и мы отступили… Мы отступили, но одержали победу?

— Послушай, Фрике, сынок, ты очень взволнован. Право, для этого нет никаких причин. Наоборот. После того сражения господин Андре и капитан стали друзьями, да и мы с тобой тоже подружились. Все закончилось очень хорошо. Знаешь, вы здорово тогда поработали, хотя и оказались на борту военного корабля случайно. Без вас мы бы ничего не добились.

— Ты говоришь, что я очень взволнован, но ты не совсем прав, хотя я и впрямь не могу спокойно думать об этом событии. К чему скрывать? У меня такое чувство, что мы не смогли уничтожить всех своих врагов. Это сообщество морских пиратов было слишком могущественным, чтобы его можно было вот так сразу уничтожить.

— Как? Разве их треклятый корабль, который они могли по своему желанию превратить и в трехмачтовое судно, и в плавучую тюрьму, корабль с каким-то особым чертовым двигателем вместо обычной паровой машины, с пушками, замаскированными чуть ли не под рыболовные снасти, разве он не затонул на наших глазах внутри этого, как ты его там называешь, атолла?

— Да, он пошел ко дну на наших глазах. Но вот затонул ли он? Сомневаюсь. Кто может поручиться, что столь великолепное создание современной науки не превратилось в подводный корабль? Кто может доказать, что он не вышел из своего недоступного укрытия еще более опасным, еще более неуязвимым, чем был до этого, и что сейчас он не бороздит океан?

— Вообще-то все возможно. Но их самый главный мерзавец, живший в Париже чуть ли не во дворце, утонул в сточной канаве во время бегства, когда его собирались схватить, он-то действительно отправился на тот свет.

— Мы знаем лишь, что после страшного ливня в одной из сточных канав, сообщающихся с домом, в котором жил предполагаемый главарь этих бандитов, был найден труп с лицом, изъеденным крысами, его невозможно было опознать.

— Тысяча чертей! Ты прав. Но тогда, значит, нам придется все начинать сначала.

— Вероятно, и положение у нас сейчас весьма плачевное: без гроша за душой мы рассеяны по всему свету. Нам-то с тобой бедность не страшна, но…

— Да, ведь у нас на руках ребенок! Бедная девочка!

— Ты тоже ее не забыл!

— Я? — с неожиданной живостью воскликнул Пьер Легаль. — Разве мог я забыть это милое создание?! Право, ты лишился рассудка, сынок. Она и сейчас стоит у меня перед глазами, с ее длинными пшеничными косами и с огромными голубыми, как небо, глазами. Как сейчас слышу ее нежный голосок. Она говорила мне, когда я, проведя месяц на суше, начинал скучать по запаху гудрона и, стоя у окна, барабанил по стеклу: «Ничего не поделаешь, милый Пьер, вы тоскуете по морю, вам надо поскорее отправиться в плавание и постараться как можно скорее вернуться обратно. Я буду скучать без вас, я буду обязательно вам писать. О, мне известно, что такое тоска по океану. Для моряка океан — родина. Ведь я — дочь моряка». Видишь ли, ее слова, ее голосок дороже мне, чем команда: «Внимание, меняем курс». Я слышу это сердцем, — закончил боцман, ударив себя кулаком в грудь, и удар этот прозвучал как удар гонга.