Приключения Перигрина Пикля
Шрифт:
Траньон был как громом поражен этим известием. Кружка выпала у него из рук и разбилась вдребезги; глаз его засверкал, как у гремучей змеи, и прошло несколько минут, прежде чем он мог выговорить:
— Стоп! Гоните эту заметку еще раз!
Едва она была прочтена вторично, как он вскочил, ударив кулаком по столу, и в бешенстве и с негодованием воскликнул:
— Лопни мое сердце и печень! Это сухопутная ложь, я утверждаю, что это ложь от спритсель-реи до бизань-топсель-реи! Кровь и гром! Уиль Бауер — пэр королевства! Парень, которого вчера еще никто не знал! Да он едва может отличить мачту от яслей! Сопливый мальчишка, которого я сам поставил под ружье за то, что он таскал яйца из курятника! А я, Хаузер Траньон, командовавший судном прежде, чем он научился считать, я, видите ли, отстранен и забыт! Если таково положение дел, стало
С этими словами он завладел рукою трактирщика и почтил его таким пожатием, что тот заорал во весь голос, к величайшему удовольствию коммодора, чье лицо слегка прояснилось благодаря этому признанию его силы.
— Они поднимают чертовский шум из-за этой стычки с французами, но, клянусь, это была всего-навсего драка с провиантским судном по сравнению с теми боями, которые мне случалось видеть. Был старый Рук и Дженингс и еще один — будь я проклят, если его назову, — которые знали, что значит бой. Что до меня самого, то я, видите ли, не из тех, кто занимается похвальбой, но если бы пришлось мне воспевать себе самому хвалу, кое-кто из этих людишек, которые задирают нос, остались бы, как говорится, в дураках; им стыдно было бы поднять свой флаг, лопни мои глаза! Как-то я пролежал восемь склянок борт о борт с «Флаур де Лаус», французским военным кораблем, хотя орудия на нем были тяжелее, а команда на сотню человек больше, чем у меня. Эй вы, Джек Хэтчуен, черт бы вас побрал, чего вы ухмыляетесь? Если вы об этом никогда еще не слыхали, вы думаете, что я сказки рассказываю?
— Видите ли, сэр, — отвечал лейтенант, — я с радостью убеждаюсь, что вы при случае можете самому себе воспеть хвалу, но лучше бы вы затянули другую песню, потому что эту вы распеваете каждую вахту за последние десять месяцев. Сам Танли скажет вам, что он ее слышал пятьсот раз.
— Да простит вам бог, мистер Хэтчуей! — перебил его трактирщик. — Как честный человек и хозяин дома, я говорю, что никогда не слыхал об этом ни звука.
Это заявление, хотя и не совсем правдивое, было чрезвычайно приятно мистеру Траньону, который с торжествующим видом заметил:
— Ага! Джек, я так и думал, что посажу вас на мель с вашими шутками и насмешками. Допустим, вы слышали эту историю раньше! Является ли это причиной, почему ее не следует рассказывать другому человеку? Здесь присутствует незнакомец; быть может, и он слышал ее пятьсот раз? Что скажете, братец? — обратился он к мистеру Пиклю, который ответил, не скрывая любопытства: «Нет, никогда!» — после чего он продолжал: — Вы как будто честный, смирный человек, а посему вам следует знать, что я встретился, как упоминал раньше, с французским военным кораблем у мыса Финистер, находясь от него в шести лигах с наветренной стороны, тогда как преследуемое судно держалось в трех лигах с подветренной, идя на фордевинд. Тогда я поставил лисели и, нагнав его, поднял флаг на носу и на корме и, не успели бы вы досчитать до трех, дал залп из всех орудий одного борта по бизани, потому что я всегда норовлю открыть огонь первым.
— Это я могу подтвердить клятвой, — сказал Хэтчуей, — ибо в день нашей победы вы приказали команде стрелять, когда у неприятеля видны были одни мачты; да вот еще одно подтверждение: мы внизу навели орудия на стаю чаек, и я выиграл кружку пунша у канонира, убив первую птицу.
Взбешенный этим сарказмом, коммодор отвечал с большой энергией:
— Лжете, никудышный вы моряк! Будь прокляты ваши кости! Что это вам вздумалось вечно соваться поперек моего клюза? Вы, Пайпс, были на палубе и можете засвидетельствовать, слишком рано я дал залп или нет. Говорите, вы, чертово отродье… и скрепите честным словом моряка: где находилось преследуемое судно, когда я распорядился открыть огонь?
Пайпс, сидевший до сей поры молча, был, таким образом, приглашен дать показание и, после различных странных жестов, разинул рот, как задыхающаяся треска,
— В одной восьмой лиги с подветренной.
— Ближе! — закричал коммодор. — На семьдесят два фута ближе! Но как бы там ни было, этого достаточно, чтобы доказать лживость слов Хэтчуея… Итак, видите ли, братец, — обратился он к мистеру Пиклю, — я лежал борт о борт с «Флаур де Лаус», стреляя из наших больших орудий и ружей и забрасывая его вонючими бомбами и ручными гранатами, пока не были израсходованы все наши ядра, пули и картечь; тогда мы стали заряжать железными ломами, свайками и старыми гвоздями; но, убедившись, что француз дерется не на шутку и сбил весь наш такелаж и убил и ранил множество наших людей, я, видите ли, решил взять его на абордаж с кормы и приказал приготовить абордажные крюки; но мосье, догадавшись, что мы затеваем, поставил марсели и ушел, оставив нас, как бревно на воде, а по нашим желобам струилась кровь.
Мистер Пикль и трактирщик оказали столь исключительное внимание рассказу об этом подвиге, что Траньон почувствовал побуждение угостить их еще несколькими историями в том же духе, после чего заметил, в качестве панегирика правительству, что служба ничем его не наградила, если не считать искалеченной ноги и потери глаза. Лейтенант, который не в силах был упустить удобный случай, не подшутив над своим командиром, снова дал волю своему сатирическому таланту, сказав:
— Я слыхал о том, как вы охромели, перегрузив свою верхнюю палубу спиртным, по каковой причине вы начали крениться и раскачиваться на такой, знаете ли, манер, что, когда судно зарылось носом, ваша штирбортная пятка застряла в одном из желобов; а что касается вашего глаза, то он был выбит вашим же собственным экипажем, когда распустили команду «Молнии». Бедняга Пайпс был избит до синяков всех цветов радуги за то, что принял вашу сторону и дал вам время улизнуть; и, право же, я не нахожу, чтобы вы его наградили по заслугам.
Так как коммодор не мог отрицать правдивость этих анекдотов, хотя они и были приведены некстати, то он притворился, будто принимает их добродушно, как шутки, измышленные самим лейтенантом, и отвечал: — Да, да, Джек, всем известно, что ваш язык не знается с клеветой, но как бы там ни было, а я вас за это проучу, негодяй!
С такими словами он поднял один из своих костылей, намереваясь детикатно опустить его на голову мистера Хэтчуея, но Джек с большим проворством взмахнул своей деревянной ногой, каковою и отразил удар, к немалому восхищению мистера Пикля и крайнему изумлению трактирщика, который, кстати сказать, выражал такое же изумление при виде такого же подвига в тот же самый час каждый вечер на протяжении трех предшествовавших месяцев. Траньон, устремив затем свой глаз на помощника боцмана, сказал:
— А вы, Пайпс, хотите и толкуете людям, будто я вас не отблагодарил за то, что вы пришли мне на помощь, когда меня теснили эти мятежные негодяи. Черт бы вас подрал, разве вы с тех самых пор не получаете вознаграждения?
Том, который и в самом деле не тратил лишних слов, сидел, покуривая свою трубку с величайшим равнодушием, и не помышлял о том, чтобы обратить какое-нибудь внимание на эти вопросы; после того как они были повторены и скреплены многочисленными ругательствами, которые, впрочем, не произвели никакого впечатления, коммодор извлек свой кошелек, говоря: «Вот вам, сукин сын, это получше, чем отпускной билет!» — и швырнул его своему молчаливому избавителю, который принял и спрятал в карман его дар, не проявляя ни малейших признаков удивления или удовольствия, в то время как Траньон, повернувшись к мистеру Пиклю, сказал — Вы видите, братец, я оправдываю старую пословицу: «Мы, моряки, зарабатываем деньги, как лошади, а тратим их, как ослы». Ну-ка, Пайпс, послушаем дудку боцмана и будем веселиться.
Сей музыкант поднес ко рту серебряный инструмент, который был привешен на цепочке из того же металла к петле его куртки; он был не так мелодичен, как голос Гермеса, и издал звук столь громкий и пронзительный, что новый знакомец как бы инстинктивно заткнул уши, дабы предохранить свои органы слуха от такого опасного натиска. По окончании этой прелюдии Пайпс устремил глаза на подвешенное к потолку страусовое яйцо и, не отводя от него взора, исполнил всю кантату голосом, напоминавшим одновременно ирландскую волынку и рог холостильщика боровов; коммодор, лейтенант и трактирщик запели хором, повторяя следующую изящную строфу: