Приключения Родрика Рэндома
Шрифт:
Я был потрясен таким доверием, но, не желая быть превзойденным в великодушии, восстал против прельстительного искушения ради нее и ее чести; тут же я преподнес кольцо, как поруку моей нерушимой привязанности, и, преклонив колени, призвал небеса обрушить проклятья на мою голову, если когда-нибудь мое сердце будет повинно хотя бы в одной мысли, недостойной любви, в которой я клянусь Она приняла мой залог любви и в свою очередь дала мне миниатюру со своим портретом, оправленную в золото, и также призвала небеса в свидетели и судьи ее любви.
Когда мы обменялись взаимными клятвами, нас осенила надежда, и мы предались ласкам, какие только могла позволить ее невинность, я не замечал, как летело время и наступило уже утро, прежде чем я смог оторваться от моей возлюбленной. Мой добрый ангел предвидел то, что должно было произойти, и позволил мне насладиться своим присутствием в виду роковой разлуки, на которую я был обречен.
Вернувшись домой, я немедленно лег спать и часа через два был разбужен Стрэпом, сообщившим мне с беспокойством, что внизу ждет лакей с письмом, которое он хочет вручить только в мои собственные руки. Встревоженный таким сообщением, я поручил моему другу провести его ко мне в спальню и получил от него следующее письмо, на которое, по его словам, надлежало дать немедленный ответ.
«Сэр,
Когда кто-нибудь оскорбляет мою честь, то, невзирая на слишком большое различие в нашем положении, я готов отказаться от привилегий моего сана и искать удовлетворения на равных основаниях. Я мог бы не обратить внимания на грубое замечание, сделанное вами вчера в Большом зале, если бы ваше самонадеянное соперничество со мной в более важном деле и сведения, полученные мною сегодня утром, не вызвали у меня решимости проучить вас шпагой за наглость. Итак, если у вас хватит духу поддержать то звание, на каковое вы претендуете, то вы не откажетесь последовать незамедлительно за подателем сего в укромное место, где вас будет ждать
То ли любовь и ласки Нарциссы лишили меня смелости, то ли я проникся почтением к высокому сану моего противника, — не могу сказать, но никогда я не был столь мало расположен драться на дуэли, как теперь. Тем не менее, понимая, что мне нужно защищать доброе имя моей возлюбленной так же, как и свою честь, я тотчас же поднялся, поспешно оделся, прицепил шпагу, приказал Стрэпу сопровождать меня и отправился с посланцем, проклиная всю дорогу злую фортуну за то, что меня выследили, когда я возвращался от моего ангела, ибоименно так я мог истолковать полученные его лордством сведения.
Когда я увидел моего соперника, лакей остановился, сказав, что ему приказано дальше не итти, я также приказал Стрэпу остановиться и пошел вперед, решив, если возможно, объясниться с противником, прежде чем начать поединок. Повод не замедлил представиться, ибо, как только я приблизился, он нахмурился и сурово спросил, что я делал сегодня рано утром в саду мистера Топхолла.
— Не знаю, милорд, как отвечать на вопрос, заданный столь высокомерно и спесиво. Ежели ваше лордство будет рассуждать спокойно, вы не пожалеете о такой снисходительности, в противном случае меня нельзя принудить к какому бы то ни было признанию.
— Отрицать бесполезно: я сам видел, как вы выходили из сада, — сказал он.
— А кто еще видел меня?
— Не знаю, да и знать не хочу, — заявил он. — Мне не нужны никакие свидетели, раз я сам видел.
Обрадованный тем, что подозревает меня только он один, я попробовал утишить его ревность, признавшись в интриге с горничной, но он был проницателен, его нелегко было обмануть, и он заявил, что есть только один путь убедить его в истинности моего утверждения, а именно клятвенно отречься от всяких притязаний на Нарциссу и обещать, под честным словом, никогда не говорить с ней в будущем.
Раздраженный таким требованием, я выхватил шпагу и воскликнул:
— О, небо! Какое право имеете вы или кто-либо на земле ставить мне такие условия!
Он также выхватил шпагу и, грозно нахмурившись, сказал, что я негодяй и обесчестил Нарциссу.
— Негодяй тот, кто позорит меня таким обвинением! — в бешенстве вскричал я. — Она в тысячу раз более целомудренна, чем мать, вас породившая! И я буду защищать ее честь всей кровью моего сердца!
Я бросился на него с жаром, но не скажу, чтобы с ловкостью, и получил ранение в шею, удвоившее мое бешенство. Он превосходил меня в хладнокровии и в искусстве владеть шпагой, благодаря чему парировал мои удары с большим спокойствием, пока я не израсходовал свои силы, а когда он заметил мою усталость, бешено меня атаковал. Но, убедившись, что я защищаюсь лучше, чем он ждал, он решил, при выпаде, схватиться со мной; его шпага вонзилась мне в камзол на уровне грудной кости и, пройдя между телом и рубашкой, вышла над моим левым плечом. Мне показалось, что его шпага пронзила легкое и, стало быть, рана смертельна; решив не умереть неотмщенным, я ухватился за гарду, бывшую вплотную у моей груди, прежде чем он успел высвободить острие шпаги, и, крепко держа ее левой рукой, нанес ему удар, целясь в сердце; но удар пришелся в плечо и острие вонзилось в лопатку. Разочарованный в моей надежде и боясь, что смерть помешает мне отомстить, я схватился с ним и, будучи гораздо сильнее, бросил его наземь, вырвал у него шпагу из рук, и так велико было мое волнение, что, вместо того чтобы вонзить ее, выбил ему эфесом три передних зуба.
В этот момент наши слуги, увидев, как мы упали, бросились к нам на помощь, чтобы нас разнять, но, прежде чем они добежали, я уже вскочил на ноги и обнаружил, что моя рана, которую я считал смертельной, не больше, чем пустая царапина. Сознание собственной своей безопасности утишило мою злобу, и я осведомился о состоянии моего противника, который лежал неподвижно, а кровь текла у него изо рта и из плеча. Я помог лакею поднять его и, перевязав рану моим носовым платком, сказал, что она неопасна; затем я вернул ему шпагу и предложил отвести его домой. Он мрачно меня поблагодарил и, прошептав, что я скоро услышу о нем, удалился, опираясь на плечо слуги.
Меня удивило это обещание, которое я истолковал как угрозу, и решил, что если он снова вызовет меня на поединок, я воспользуюсь благоприятной фортуной уже по-иному.
Теперь только я имел возможность обратить внимание на Стрэпа, который от ужаса совсем обалдел. По дороге домой я успокоил его, уверив, что не понес никакого вреда, и объяснил, в чем было дело.
Вернувшись к себе, я почувствовал, что рана в шею весьма болезненна и немало крови запеклось на рубашке; я снял кафтан и камзол, расстегнул воротник рубашки, чтобы легче было перевязать рану. Мой друг, увидев залитую кровью рубашку, решил, что я получил по крайней мере двадцать тысяч ран, вскричал; «О Иисус!» — и грохнулся наземь.
Я остановил кровотечение корпией, наложил пластырь, счистил запекшуюся кровь, переменил белье и оделся, пока Стрэп лежал без чувств у моих ног; поэтому, когда он пришел в себя и увидел меня в полном здравии, он не поверил глазам.
Теперь, когда опасность миновала, я был очень рад случившемуся, полагая, что все скоро станет известно и, стало быть, немало прославит меня в этом городе. Я был также горд тем, что некоторым образом оказался достоин любви Нарциссы, которая, полагал я, не осудит меня за содеянное.