Приключения Родрика Рэндома
Шрифт:
— Ага! Старая моя знакомая, Бет! От всей души рад тебя видеть.
С этими словами он открыл дверцу кареты и помог арестованной выйти, но, разглядев ее лицо, отпрянул вскричав.
— Тысяча чертей! Кто же она такая?
Встревоженный этим вопросом, бейлиф не без волнения крикнул:
— Чорт подери! Кем же она может быть, как не Элизабет Кзри?
— Вот это — Элизабет Кэри! — ответствовал привратник. — Будь я проклят, это такая же Элизабет Кэри, как моя бабушка! Провалиться мне сквозь землю, Бет Кэри я знаю так, словно сам ее сделал!
Тут леди сочла уместным вмешаться и сказать бейлифу, что, поверь он ей сразу на слово, он бы избавил и себя и ее от многих хлопот.
— Может, оно и так, — отвечал он, — но, ей богу, прежде чем мы с вами расстанемся, я должен иметь еще какие-нибудь
— И они у вас будут на вашу беду, — заявила она.
Затем нас на время препроводили в сторожку привратника, где мы послали за бутылкой вина, а моя спутница написала адреса двух своих приятельниц ипопросила, чтобы я отправился к ним и уговорил их приехать к ней немедленно. Я нашел их обеих в доме на Бридж-стрит, Друри-Лейн, и так как они, по счастью, были не заняты, то и отправились, не мешкая, вместе со мной в наемной карете, после того как я поведал им о положении дел, которое исполнило их надежды увидеть бейлифа посрамленным, ибо шлюхи и бейлифы питают друг к другу такую же врожденную антипатию, какая существует между мышами и кошками. И вот, войдя в сторожку, они нежно поцеловали арестованную, называя ее Нэнси Уильямс, и осведомились, давно ли ее сцапали и за что. Вторично выслушав рассказ о ее приключении, они предложили показать под присягой перед мировым судьей, что она не та особа, чье имя упомянуто в приказе об аресте, которую, по-видимому, все они знали; но бейлиф, убедившись к тому времени в своей ошибке, выразил желание не причинять им такого беспокойства.
— Леди, — сказал он, — никто не потерпел ущерба. Разрешите угостить вас еще бутылочкой, и мы расстанемся друзьями.
Это предложение пришлось отнюдь не по вкусу товаркам, и мисс Уильямс спросила его, неужели он считает ее такой дурой и воображает, что она удовлетворится жалким стаканом кислого вина. Тут привратник перебил ее и с проклятьем заявил, что мало кому доводилось промочить глотку таким хорошим вином.
— Пусть так! — сказала она. — Но, будь оно наилучшим шампанским, все равно это не вознаграждение за понесенный мною ущерб И репутация моя и здоровье пострадали от того, что меня незаконно потащили в тюрьму. В таком случае ни один невиновный человек не может почитать себя в безопасности, если судебный чиновник вправе безнаказанно оскорблять и притеснять его по злобе, из личной мести или по ошибке. Но, слава богу, я живу под защитой закона, который не потерпит, чтобы такие обиды оставались безнаказанными, и мне хорошо известно, каким путем добиться удовлетворения.
Мистер Волчер (так звали бейлифа), убедившись, что имеет дело с особой, которую не надуешь, стал очень мрачным и озабоченным и, подперев лоб рукой, погрузился в размышления, продолжавшиеся несколько минут, а затем выпустил залп страшных проклятий против старой суки — так назвал он нашу квартирную хозяйку, — доставившей ему ложные сведения. После долгих пререканий и ругани дело было передано на суд привратника, который, потребовав еще одну бутылку, приговорил бейлифа к штрафу, заставив его заплатить за выпитое вино, за наемную карету и вознаградить истицу двумя гинеями. Деньги были тотчас же внесены. Мисс Уильямс подарила одну гинею обеим свидетельницам и, положив другую в карман, поехала со мною домой, оставив бейлифа сетовать на свою потерю, хотя, в общем, он был доволен, что так дешево отделался, ибо эта история могла обойтись ему в десять раз дороже и вдобавок он рисковал лишиться места.
Эта гинея оказалась весьма своевременным подспорьем для нас, дошедших до крайней нужды, потому что еще до сего происшествия я либо заложил, либо продал для поддержания нашего существования шесть моих рубашек и все костюмы, за исключением бывшего на мне. Возмущенные поведением нашей квартирной хозяйки, мы первым делом позаботились о подыскании другого помещения, куда и перебрались на следующий день, намереваясь жить как можно более уединенно, пока не будет покончено с леченьем. Когда мы устроились в нашем новом жилище, я попросил ее закончить повествование об ее жизни, к которому она и приступила:
Успех нашего опыта с судьей побудил нас испробовать ту же уловку с другими, и моя девственность была продана пять раз с большою выгодой. Но недолго продолжалась жатва, потому
Сколь печально положение куртизанки, обязанной умирять и сносить бешенство, дерзость и похоть и покоряться им! Так как мой дух был недостаточно подчинен воле, а разговоры моих кавалеров не приходились мне по вкусу, я не могла преодолеть отвращение к моей профессии, которое отражалось на моем, всегда омраченном, лице, и вызывало такую досаду у этих сынов веселья и разгула, что частенько со мной обходились невыносимо и с позором прогоняли меня вниз. Слуги из таверн, видя, что я не могу угодить их благодетелям, редко беспокоили меня приглашениями, и я оказалась почти всеми заброшенной. Чтобы поддерживать свое существование, мне пришлось продать часы, кольца, безделушки и лучшие мои платья.
Однажды вечером, когда я размышляла в одиночестве о грозившей мне нищете, меня вызвали — в дом свиданий, куда я и отправилась в портшезе, и там была представлена джентльмену в офицерском мундире, с которым превосходно поужинала, а затем, выпив полный бокал шампанского, легла спать. Когда на утро я проснулась, мой кавалер уже встал, и я, откинув полог, увидела, что его нет в комнате. Это обстоятельство привело меня в замешательство, но так как он мог выйти по какой-нибудь надобности, я добрый час ждала его возвращения, а затем в крайнем недоумении поднялась с кровати и позвонила. Слуга, подойдя к двери, обнаружил, что она заперта, и попросил впустить его, а я исполнила его просьбу, заметив с величайшим изумлением, что ключ торчит изнутри, как торчал он, когда мы ложились спать. Едва успела я осведомиться, где капитан, как слуга, растерянно тараща глаза, воскликнул:
— Как, мадам! Да разве он не в постели?
Убедившись, что его там нет, он бросился в смежный со спальней чулан, где окно оказалось открытым. Через это окно мошенник взобрался на стену, откуда спрыгнул во двор и бежал, предоставив мне уплатить не только по счету, но и за большую серебряную кружку и чашу для поссета, которые он прихватил с собой. Нет слов описать, в какой ужас я пришла, когда меня задержали как сообщницу вора, — ибо меня сочли сообщницей, — и доставили к судье, который, приняв мое смятение за доказательство виновности, приговорил меня, после краткого допроса, к заключению в Брайдуэлл и посоветовал как единственное средство спасти жизнь выступить «свидетелем короны» и обвинить соучастника.
Тут я решила, что небесная кара настигла меня и жизненный мой путь вскоре завершится позорной смертью. Эта мысль столь глубоко запала мне в душу, что на несколько дней я лишилась рассудка и думала, будто нахожусь в аду, терзаемая злыми духами; да и в самом деле, не нужно было обладать непомерным воображением, чтобы могла зародиться такая идея: из всех мест на земле Брайдуэлл больше всего соответствовал тому понятию, какое я давно составила себе о преисподней. Здесь я не видела ничего, кроме бешенства, мук и кощунства, не слышала ничего, кроме стонов, проклятий, ругани и богохульств. В этой адской среде я находилась под властью варвара, налагавшего на меня обязанности, которые я не могла выполнить, и затем бесчеловечно подвергавшего меня наказанию за бессилие. Часто меня секли до потери сознания и приводили в чувство ударами плети, а пока я лежала без памяти, мои товарки по тюрьме растаскивали у меня все, вплоть до чепчика, башмаков и чулков; я была лишена не только самых необходимых вещей, но и пищи, и несчастное мое положение описать нельзя. Никто из моих знакомых, уведомленных мною о моей беде, не оказал мне ни помощи, ни внимания, будто бы потому, что я была осуждена за кражу, а мой квартирный хозяин отказался выдать кое-какие мои платья, за которыми я послала, так как я осталась должна ему за неделю.