Приключения Семена Поташова, молодого помора из Нюхотской волостки
Шрифт:
Часы отбивали двенадцать, и все снова собирались в трапезной. На этот раз монахов кормили холодным из рыбы, щами с кислой капустой, треской или палтусом [21] , киселем из овсяной муки. Семен читал и во время этой трапезы.
Вернувшись к себе, настоятель отдыхал, — в монастыре в это время соблюдалась тишина. Проснувшись, настоятель призывал к себе келейника.
И тогда для Семена начиналось самое интересное: в старой оружейной палате, помещавшейся под одной из церквей, были свалены груды старинных книг и рукописных свитков. Книги эти писались от руки или печатались еще до того, как патриарх Никон произвел в начале второй половины семнадцатого столетия церковную реформу. Рукописные свитки были хозяйственными донесениями, счетами, планами производимого в монастыре строительства, документами на приобретение промыслов, пожен, леса; были здесь и старинные летописные своды. Семен приносил все это в келью настоятеля, и они вместе составляли монастырскую летопись. Многие книги и свитки Семен брал к себе в келью под лестницей и по ночам, при свете огарка, перечитывал по нескольку раз. Что молодой помор сам не мог понять, настоятель ему терпеливо разъяснял. Настоятель поощрял в молодом поморе такую жажду чтения, — в монастыре, кроме него, этим мало кто интересовался [22] .
21
Палтус — крупная рыба из семейства камбаловых.
22
Летопись событий, происходивших в Соловецком монастыре, составлялась не раз. Во второй четверти XIX века архимандрит Досифей объединил предыдущие попытки, составив наиболее полный летописный свод, отразивший главнейшие события, в том числе и посещения монастыря Петром Первым.
Нужно было еще раз идти в церковь, простаивать вечернюю службу; затем последняя трапеза, и в монастыре отходили ко сну. Только вооруженные монахи бодрствовали в башнях и на стенах, и у ворот, — стража была усилена после нападения неприятеля на Архангельск.
В монастыре изменилась и внешность Семена: в черном подряснике он уже не казался таким, каким был раньше — коренастым, а словно стал выше и тоньше; ему велели отрастить волосы; обильно умасленные, они доходили до плеч и были расчесаны на две стороны. Стала иной походка: он больше не переваливался с ноги на ногу, — Семен все больше и больше становился похожим на монаха.
Но было одно, чего Семен никак не мог усвоить, хотя примеров кругом было сколько угодно: он всегда прямо смотрел в глаза собеседнику, — по монастырскому обычаю полагалось «глядеть долу», особенно перед старшим по духовному чину.
Так прошла для молодого помора большая часть зимы. Ближе к весне, как-то к вечеру, Семен попал в северо-западную часть монастырского двора, неподалеку от Корожной башни. Опускались сумерки. Внезапно откуда-то из-под земли он услышал крики — кричал человек, которому причиняли страшную боль.
Семен бросился на крики, но дорогу ему преградили двое вооруженных монахов. Семен объяснил, что хочет оказать помощь кричавшему человеку.
Монахи переглянулись, и один спросил другого:
— Брат Серафим, келейник говорит, что слышал какие-то крики. Ты был к этому месту ближе — криков не слышал?
— А где, брат Геронтий, келейник слышал эти крики? — спросил второй монах.
Семен указал в сторону Корожной башни.
— А теперь келейник ничего не слышит?
Семен признал, что теперь он ничего не слышит. Второй монах укоризненно покачал головой.
— Это дьявол тебя искушает, — сказал он Семену. — Подумай только, — какие крики могут нарушать мирную обитель? Обратись, отрок, с горячей молитвой к преподобным святителям Зосиме и Савватию, и дьявол от тебя отступится.
Семен подумал, что, может быть, и впрямь ему все это послышалось. Но через несколько дней он снова услышал такие же крики, и на этот раз за разъяснением к монахам уже не обратился.
Семен читал теперь во время каждой трапезы. Самому ему есть приходилось уже после всех, когда монахи уходили. Еду он брал у толстых прислужников, от которых часто несло хмельным. Семена это удивляло, так как в монастыре, кроме кваса, никаких напитков не полагалось. Получаемая им еда всегда была вкуснее и обильнее той, что давали за общей трапезой. Монахи при кухне, квасоварне и кладовых состояли в ведении келаря, и Семен понимал, что все это делается не без ведома последнего.
Семену рассказывали, что келарь враждует с настоятелем. «Так почему он относится, ко мне с такой благосклонностью?» — думал он.
Однажды молодой помор находился один в трапезной. К нему подсел тот самый Елисей, которого он встретил в день своего прибытия у монастырских ворот. Одних с ним лет, Елисей, однако, сильно от него отличался: был слабого сложения, имел длинное красивое лицо и светлые, несколько вьющиеся волосы; бледный оттенок лица еще сильнее выделял темные глаза юноши.
Семен узнал, что Елисей родился в Вельске, на реке Ваге. Отец его продавал смолу, которую крестьяне выгоняли в вологодских лесах. Елисей был единственным сыном, и родители в нем души не чаяли. Еще совсем маленьким, играя со сверстниками, он свалился в колодец. Вытащили его в беспамятстве. Мать с отчаяния закричала, что, если сын ее останется живым, она отдаст его Зосиме и Савватию. Это значило, что, когда Елисей подрастет, его должны отправить в монастырь. Оказавшийся неподалеку соловецкий монах взялся привести мальчика в чувство; ему это удалось, так как Елисей не захлебнулся, а потерял сознание от испуга. Монах напомнил родителям про обещание. Пришло время, и они сами отвезли сына в монастырь, так как надеялись, что там Елисей окрепнет — после падения в колодец он рос хилым. В монастыре родителям сказали, что они смогут увидеть сына только после его пострижения в монахи.
От Елисея Семен узнал, что раньше у настоятеля был другой келейник, но его в наказание отправили в Керетскую Волостку добывать слюду. Елисей предполагал, что очень, должно быть, большой была его вина — из Керетской Волостки не каждый возвращался, — за меньшую вину посылали на солеварни или добывать руду.
Сам Елисей был убежден, что долго ему в монастыре не прожить.
— Зима длится здесь, — жаловался он Семену, — восемь месяцев... Воздух сырой, грудь все время спирает и дышать нечем...
Елисей стремился попасть на зверобойный промысел.
— Трудиться и там, конечно, не легко, но живешь все время на воле и дышишь морским воздухом, — говорил он Семену. Елисей считал, что только на промысле пройдет одолевшая его хворь; он не раз туда просился, но ему отвечали, что «отрок для этого здоровьем слаб».
Он объяснил Семену, что смерти не боится: на том свете его ждет большая награда. Семен тоже в это верил, но все же не мог понять, как это Елисей легко примирился со своей участью, — сам он, будь на его месте, давно убежал бы из монастыря.
У Елисея была еще затаенная мысль — об этом он даже не сказал Семену — незаметно пробраться в церковь, где находятся гробницы, приподнять крышки и прикоснуться к мощам Зосимы и Савватия; ему рассказывали, что были такие случаи, когда люди после этого исцелялись.
Семен спросил Елисея:
— Ты говоришь, монахов на промысел посылают в наказание. Кто же там работает все время?
— А мирские трудники-то на что? — воскликнул Елисей и пояснил: — Такие же, как мы с тобой. Только нам повезло: ты — келейник у отца настоятеля, я — у отца келаря.