Приключения студентов(Том II)
Шрифт:
Здесь все причудливо и все правдиво. Отмечено и взято только типичное, яркое, замечательное. В Болонье — джостра. Во Флоренции — сожжение недоброкачественных сукон, быт художников, обреченные, «проклятые» книги «языческих» философов, публичное шельмование вора и серебряный, вечерний звон — Ave Maria — десятка колоколен, «запевших, как пчелы над городом».
А в Пизе — базар мертвецов, продажа мощей, закупка костей святых мучеников, пеленок Христа, частей колесницы Ильи пророка, чепчиков с младенцев, избитых проклятым Иродом, кусков паруса с лодки апостола Петра, перьев из крыл архангела Гавриила.
В Лукке мы увидим свадьбу богатого синьора Гвиниджи, приезд его невесты, ее многоцветный поезд и ее саму, верхом, в розовом платье, под розовым балдахином, предохраняющим от солнца, в предшествии двух шеренг трубачей и барабанщиков. Увидим ее жениха, рыцаря в бледно-зеленом бархате с золотистой длинной перчаткой на левой руке, услышим торжественное пение, звуки рогов и флейт, трубы, барабаны и приветственные крики народа.
Потом странствующие друзья, — Марк, Ян, Луиджи и приставшие к ним двое студентов, Мартин и Адольф — попадут в Рим. Тут они станут свидетелями страшных распрей и взаимных междоусобий. Их воображение поразится своеобразием похоронных обрядов, сердце Яна сожмется скорбью от зрелища сжигаемых древних прекрасных статуй, и вечный город развернется перед ними, как завороженный, давящий и пугающий своей поразительной красотой, великолепием, масштабами, размерами своих театров и цирков, вмещавших 385.000 зрителей.
Это — панорама, — лицо городов, их быт, обычаи и нравы.
Но на путях к ним, по дорогам, ведущим от одного к другому, странствующие студенты встречают неожиданных людей, — рыцарей, монахов, пилигримов, оборванцев, свирепых разбойников, калек, колдунов и колдуний, верных слуг, хитрых трактирщиков, ловких заговорщиков, стражников, солдат, прекрасных девушек, великодушных герцогов, всех этих знакомых и забываемых героев, злодеев и людей пышного и противоречивого, красочного и наивного средневековья, — эпохи преданий и легенд.
Они рассыпаны в романе без счета и числа. Их передают из уст в уста настоятели и монахи маленьких баварских монастырей, их рассказывают в погребках и на площадях немецких городов, ими забавляется и упояется владелец замка ди Праго. О страшных колдунах передает на ухо Луиджи ювелирный подмастерье Ян. Эти пугающие легенды носятся в самом воздухе, волнуют сердца баварцев и итальянцев, эти суеверия наполняют души верующих и неверующих.
И если в болонском университете со своих маленьких и тесных кафедр профессора читают лекции о влиянии планет на человека и его органы, — солнца — на сердце, луны — на мозг и кровь, Сатурна — на селезенку, Меркурия — на легкие, — то в Риме Ян попадает к колдунье-ведьме, по ее приказанию приходит темной ночью в Колизей и, — искренне верующий в Бога, Христа и церковь — отдает себя во власть нечистой силы, решается искать свое любовное счастье чрез заклинания и гадать на воде с черной мессы.
Конечно, тут, в этом обширном свитке легенд, саг, суеверий, заклинаний средневековья сказалось обширное историческое знание Минцлова. Но это не только знание. Это еще и его собственное, личное тяготение к мистицизму. Это его вера в неразгаданные и несказанные тайны мира, его чувство нашей общей подвластности, нашей зависимости от неразгаданных, надземных сил.
В конце концов, что такое знание? Почему мы особенно остро хотим знать одну область и равнодушны к другой? И знание — органично. Эти пристрастья Минцлова к средневековому мистицизму не случайны. Они естественны и тоже органичны. В этих тяготениях он сам. Эти притяжения выдают его собственную тайну.
Вообще Минцлов один из самых искренних писателей. Пожалуй, не только искренних, но и откровенных. Правда, он не болтлив, но он и не скрытен. Его симпатии разгадываются сразу. Свои мнения и отношение к людям он исповедует открыто. И он совсем не таит своих симпатий, своей любви, своих увлечений.
Роман их выдает сразу, раскрывает повсюду.
Книга, книга, старая книга, ее украшение, ее роспись, ее изящное целомудрие, ее величавая таинственность, радостная, неотвратимая власть ее знаков, мудрости и красоты, — вот где хоронится, где почиет коронная, неистребимая, глубокая любовь, редкая преданность, восторженная влюбленность Минцлова.
Роман начинается книгой, — потому что Марк уходит в мир ради познания книжных украшений, — роман то и дело возвращается к книге. Как подробно, заботливо и любовно описана «Скриптория»! С какой нежностью нарисованы фигуры безвестных писцов и антиквариев, описан их труд, продолжающийся до рассвета при скупом огне тусклых лампад в тишине тесной комнаты! С каким восторгом говорит монах о книге, ее власти, ее значении, о воскрешенной на книжных страницах прошлой жизни разных стран и народов:
— Сидя здесь, на скале, мы слышим песни и стихи рыцарей, речи святых отшельников. Господи, какое это счастье!!
С каким сожалением и гневом передана беседа Карнарро с библиотекарем, готовым сжечь «проклятые книги» древних мудрецов!
Прельщает у Минцлова свободное распорядительство словом, его отличный русский язык. Да, свободное! Другого слова нет. Сколько писателей выводят фразу с тяжким замиранием колотящегося сердца:
— Не наврал ли, не запутался ль?
Ходячее мнение утверждает, что болезни сердца — профессиональное несчастье писателей. Если это так, то я знаю причину болезни. Она называется… Вы догадались — как?
Книга С. Р. Минцлова публикуется по первоизданию: Рига, Сибирское книгоиздательство, (1928). Рецензия П. Пильского приводится по первой публикации: «Сегодня» (Рига), 1928, № 317, 21 ноября. Тексты публикуются в новой орфографии с исправлением очевидных опечаток и ряда устаревших особенностей правописания и пунктуации.