Приключения теоретика (Автобиографическая проза Виктора Шкловского)

Зенкин Сергей

В романе Жюль Ромэна "Доноого-Тонка" в городе, построенном из-за ошибки ученого, был поставлен памятник научной ошибке.

Стоять памятником собственной ошибке мне не хотелось27 .

Построенный "по ошибке" город формального метода, комментирует Светлана Бойм, - "это боковой сюжет истории, какие Шкловский особенно ценит в литературных произведениях"28 ; очередное проявление того "анахронистически-бессмысленного", которое и занимает по праву место в истории.

Можно ли сказать, что в своем состязании с режимом Шкловский потерпел очередную неудачу? Действительно, выдвинутый в "Третьей фабрике" проект "разрядки", мирного сосуществования с советской властью не имел шансов на сиюминутно-политический

успех. Власть никогда не играет по правилам со своими соперниками. В позднеопоязовском утверждении "внеэстетических рядов" она чутко улавливала подрыв ее собственных догматов о приоритете бытия над сознанием (у Шкловского-то сознание, конечно, остается выше бытия - именно потому, что оно не-бытие). Она, правда, не тронула самого писателя, но убивала близких ему людей - расстреляла брата, уморила в голодном Питере сестру, угробила на фронте Второй мировой войны сына, того мальчика, что в "Третьей фабрике" играл с красным резиновым слоником. Она принуждала формалистов отходить или отрекаться от своих теорий. Она долгие годы заставляла Шкловского заниматься халтурой (которую он, как известно, разделял на "греческую" - работу не по специальности, и "татарскую" - работу спустя рукава; но самому ему нередко приходилось совмещать оба смысла...), заставляла ездить на гулаговскую стройку канала Москва-Волга, вводить в свои литературоведческие книги тяжеловесные, нелепо оттененные монтажными стыками (словно кавычками!) декларации о любви к Ленину. Хуже того: она вынуждала его писать все менее точно, все более увлекаться "искусством не сводить концы с концами" (с. 375), злоупотреблять уклончиво-произвольными обиняками, какие приличествуют поэту или конспиратору, но не ответственному за свои слова теоретику. Монументальный камень теории, который он вместе с друзьями вкатил на гору в лютые годы революции и Гражданской войны, в позднем его творчестве покатился обратно, словно русские войска в 1917 году с горных плато иранского Азербайджана; не "Анабазис", а "Катабазис" - пророчески горько острил он в "Сентиментальном путешествии" (с. 138): не восхождение, а нисхождение.

Впрочем, он ведь и не строил свой проект в расчете на быстрый успех. Программа-минимум, которую он стремился осуществить, - это послать нам, его читателям, ясный сигнал: тот, кто писал все это, - не я, уже не я, не совсем я. "Мир ловил меня, но не поймал", - эту автоэпитафию средневекового малороссийского мудреца Григория Сковороды хотели бы отнести к себе многие. Шкловскому, подобно большинству других, это удалось лишь отчасти. Во всяком случае, его книги, особенно ранние, дают почувствовать такое стремление, позволившее ему превратить искусство "жить в промежутках" в авантюру литературной теории.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Виктор Шкловский. "Еще ничего не кончилось..." Предисловие А.Галушкина. Комментарии А.Галушкина, В.Нехотина. М., Пропаганда, 2002. С. 290. Далее ссылки в тексте статьи подразумевают это издание.

2. Например: "...в ту ночь, когда я ехал в Москву, великие князья были расстреляны петербургской Чека. Николай Михайлович при расстреле держал на руках котенка" (с. 177). Как будто читаешь какую-нибудь миниатюру из хемингуэевского сборника "В наше время".

3. Октябрьский переворот произошел, когда Шкловский находился в Персии.

4. "Я для солдат человек странный" (с. 209).

5. Так переживаются требования возлюбленной в следующей книге Шкловского "Zoo": "Вот тебе день, и вот тебе ночь, а ты живи в промежутках. Только утром и вечером не приходи" (с. 303).

6. Виктор Шкловский. Жили-были. М., Советский писатель, 1966. С. 126.

7. Любопытно, что всякий раз, когда друзья Шкловского формалисты-опоязовцы - брались за художественное сочинительство, у них получались жизнеописания неудачников. У Бориса Эйхенбаума - биография авантюриста ХIХ века Николая Макарова ("Маршрут в бессмертие"); у Юрия Тынянова - истории неудачливого революционера Кюхельбекера и неудачливого дипломата Грибоедова; в последние годы жизни Тынянов начал писать роман о Пушкине, но не дописал, застрял на первой части, и, думается, не только из-за своей

болезни - требовалось найти точку зрения на Пушкина как на неудачника, что было и вообще-то трудно, да еще крайне неуместно на волне пушкинского юбилея 1937 года.

8. Еще пример из военного быта: "Мука и масло были. Срывали железо с крыш домов, пекли на этих листах блины" (с. 135). Почти буквальная иллюстрация к поговорке "спалить дом, чтобы зажарить яичницу".

9 .Владислав Ходасевич. Колеблемый треножник: Избранное. М., Советский писатель, 1991. С. 270.

10. Виктор Шкловский. Жили-были. С. 142.

11. Виктор Шкловский. Гамбургский счет. М., Советский писатель, 1990. С. 302.

12. Письмо Шкловского Эльзе Триоле, не вошедшее в текст "Zoo"; цит. по предисловию А.Галушкина (с. 10).

13. Лидия Гинзбург. Человек за письменным столом. Л., Советский писатель, 1989. С. 12.

14. Лидия Гинзбург. Стадии любви (публикация Д.Устинова). Критическая масса,

No 1, 2002. С. 34.

15. Ср. в "Сентиментальном путешествии": "Помогало отсутствие привычки к культуре - мне не тяжело быть эскимосом" (с. 229).

16. Для Германии, лишь недавно пережившей военные лишения и как раз в 1923 году провалившейся в знаменитую гиперинфляцию (о которой несколько раз глухо упоминается в "Zoo"), образ прочного благополучия вообще был бы мало уместным.

17. Ср. в "Сентиментальном путешествии": Николай Гумилев "запрещает своим ученикам писать про весну, говоря, что нет такого времени года" (с. 231).

18. Илья Калинин. История как остранение теории (метафикция В.Б.Шкловского и антиутопия Е.И.Замятина).
– В кн.: Русская теория, 1920-1930-е годы. Материалы

10-х Лотмановских чтений. М., 2003, в печати.

19. В позднейших, подцензурных изданиях "Zoo" исчезли заключительные строки, разъясняющие этот жест и вновь отсылающие к войне в Закавказье; как дает понять автор письма, он не слишком надеется на мудрое великодушие советской власти:

По обеим сторонам пути лежали зарубленные аскеры. У всех них сабельные удары пришлись на правую руку и в голову.

Друг мой спросил:

"Почему у всех удар пришелся в руку и голову?"

Ему ответили:

"Очень просто, аскеры, сдаваясь, всегда поднимают правую руку" (с. 332).

20. "Меня солдаты моей части очень любили; узость моего политического горизонта, мое постоянное желание, чтобы все было вот сейчас понятно, моя тактика - а не стратегия, - все это делало меня понятным солдатам" (с. 144).

21. Осип Мандельштам. Собрание сочинений в 4 томах, т. 2. М., 1993. С. 275.

22. "...Я занимаюсь несвободой писателя. Изучаю несвободу, как гимнастические аппараты", - пишет он в письме за границу Р.Якобсону и включает это письмо в "Третью фабрику" (с. 361).

23. Правда, в контексте чисто теоретическом: "Я полагаю, что сюжет развивается диалектически..." (с. 373).

24. Светлана Бойм. Общие места: Мифология повседневной жизни. М., 2002. С. 272.

25. Михаил Ямпольский. История культуры как история духа и естественная история.
– Новое литературное обозрение, 2003, No 59. С. 46.

26. Виктор Шкловский. Жили-были. С. 242.

27. Виктор Шкловский. Памятник научной ошибке.
– Литературная газета, 27 января 1930 г. Вообще-то "Доногоо-Тонка" (так!) - не роман, а пьеса-сценарий Ж.Ромена (1929).