Приключения в Красном море. Книга 2(Человек, который вышел из моря. Контрабандный рейс)
Шрифт:
Бог сжалился над нами. Наш смертный час еще не пробил! Нужно пережить подобный ужас, ощутить собственное бессилие перед стихией и поверить в могущество незримых духов, чтобы проникнуться смирением и жалостью к себе и другим тщеславным паяцам, населяющим эту землю.
XVI
Морской бой
Наш трудный рейс продолжается. Уже восемь дней мы преодолеваем встречный ветер, который, к счастью, довольно часто меняет направление. Я стараюсь не удаляться от берега, ибо в открытом море волнение сильнее и дует резкий северо-западный ветер.
В
Я прохожу мимо Массауа, где с радостью бросил бы якорь, чтобы пожать руку славному Жаку Шушана, который должен быть сейчас здесь. Однако я отказываюсь от этой затеи из-за своего специфического груза.
Миновав Массауа, я продолжаю идти вдоль низкого и скучного каменистого берега, покрытого зарослями колючих мимоз и сухой травы. У нас кончились дрова, и мы вынуждены питаться всухомятку финиками и сухарями. Я выискиваю место, куда можно причалить, чтобы собрать немного хвороста, и продолжаю вести корабль в северном направлении против ветра, стараясь не терять берег из вида.
Прибрежный риф тянется сплошной полосой, не позволяя бросить якорь. Подобные коралловые столы, окаймляющие берега южных морей, простираются более чем на четверть мили и закрывают подступы к земле даже совсем крошечным кораблям, якоря которых не достают до дна.
Я вижу небольшую фелюгу, подплывающую с севера к пенистой границе рифа. Сделав резкий поворот, она лавирует между подводными скалами и отдает якорь прямо у берега. Видимо, в сплошной полосе рифа есть разрыв, который мне не удалось разглядеть. Я собираюсь последовать примеру фелюги, но, приблизившись к узкому неизведанному проходу, отказываюсь от своего замысла и поворачиваю обратно. Это внезапное и бесповоротное решение было как будто продиктовано свыше.
Оставив дрейфующее судно под командованием Мухаммеда Мусы, я сажусь в пирогу вместе с Абди и Кадижетой на случай, если придется говорить на языке данакили, и плыву к берегу. Высадившись, я углубляюсь в заросли в поисках хвороста и тут же сталкиваюсь с туземцем, который нагло спрашивает меня, откуда я и что мне здесь понадобилось.
— Сначала скажи, кто ты сам, — отвечаю я, — и почему ведешь себя как султан?
— Я — итальянский аскер, покажи мне документы и следуй за мной в штаб.
— Если ты — аскер, то почему ты не в форме? Ступай-ка один в твой штаб и радуйся, что я не преподал тебе урок вежливости.
С этими словами я делаю шаг в сторону кустов. Туземец бросается на меня, пытаясь завладеть моим висящим за поясом револьвером, и я, естественно, сопротивляюсь. Он зовет своих приятелей, и пятеро матросов с фелюги, причалившей к берегу незадолго до нас, спешат к нему на помощь.
Я же могу рассчитывать только на Абди, так как Кадижета удрал обратно к морю. Мой противник не сдается и продолжает цепляться за мой револьвер,
Но тут с нашего судна раздаются выстрелы: Мухаммед Муса, почуяв неладное на берегу, принялся палить из ружья. Наши судовые карабины старого образца, заряженные черным порохом, стреляют оглушительными залпами, и вскоре корабль заволакивает дымом, точь-в-точь как на старинных гравюрах, изображающих морской бой. Данакильцы тотчас же припадают к земле, и самозванец, назвавшийся итальянским аскером, пускается наутек и прячется за дюнами.
Мы бросаемся к пироге, которую Кадижета уже спустил на воду, и гребем изо всех сил к нашему судну. В тот миг, когда я ступаю на борт, с берега раздается залп. Я вижу за дюнами десяток красных фесок. Это местные солдаты итальянского гарнизона, пришедшие на выручку своему товарищу. Они дружно обстреливают наше судно, и пули так и пляшут вокруг по воде. К счастью, корабль готов к отплытию. Напоследок мы тоже открываем ответный огонь и яростно палим из шести карабинов со своей высоты. Парусник дымится, как кратер вулкана, неимоверный грохот оглушает нас, но мы веселимся вовсю! Наши пули не долетают до цели, так же, как пули итальянцев. Я завершаю фейерверк шуточным залпом из пушки, бросив на воду динамитный заряд с зажженным фитилем.
Грохот взрыва не уступает по силе артиллерийскому залпу, и издали это производит большое впечатление.
Наконец наш веселый поединок подходит к концу. Пересчитав пустые гильзы, я прихожу к выводу, что мы сделали сто двадцать пять выстрелов. Это отнюдь не мало. Я не подозреваю, что противник, в отличие от нас, воспринял перестрелку всерьез и наш бой переполошил всю колониальную Эритрею. Я узнал об этом лишь по возвращении.
Взяв карту, я отыскиваю на ней историческое место нашей битвы. Этот пункт называется Такалай, и поблизости от него находится итальянская воинская часть с солдатами-тиграми, о чем мне было неизвестно.
Этот случай наделал много дыма, но оставил нас без огня. Я не решаюсь предпринять еще одну попытку подойти к берегу, пока мы не отойдем на безопасное расстояние. Думаю, что лучше всего миновать границу итальянских владений.
Я выхожу в открытое море, чтобы убедить береговую охрану в том, что мы держим курс на аравийское побережье, и таким образом избежать преследования по суше. Я не мог предугадать, что последствия этого маневра приведут к новым осложнениям в моем запутанном деле. Во время поединка с аскером я потерял, подобно Золушке, одну из своих каталонских сандалий, которая послужила впоследствии уликой против меня.
Но мне повезло в том, что я оставил корабль вдали от берега, повинуясь интуиции. В противном случае я угодил бы в ловушку и оказался бы во власти итальянского гарнизона. Недоразумение, вызванное моей высадкой на берег, скорее всего бы разрешилось, но мне пришлось бы предъявить мой груз, и неизвестно, чем бы это кончилось. Мое внезапное непонятное нежелание подходить к берегу было одним из тех таинственных озарений, что не раз в жизни удерживало меня на краю пропасти.
Двое суток прошло после такалайской стычки. Судя по высоте полуденного солнца, мы продвинулись на север не более чем на сорок миль. Видимо, сильное южное течение служит нам помехой.