Приключения в приличном обществе

Грим

– Селезенка побаливает, - ответил он.
– А так - слава Богу.

– Так есть Бог?
– спросил я, помня, что о Боге он порассуждать любил, хотя его селезенка, как орган кроветворения, тоже меня интересовала.

– Бывает, - уклончиво сказал он и заглянул в салон, где очнувшаяся девица протирала глазки.
– А это, никак, хозяйку привез?

Это внезапное соображение насчет нашего с девицей родства почему-то смутило меня.

– Там видно будет, - в свою очередь уклончиво ответил я.

– Надо было телеграммой предупредить. Чемоданчик-то ваш где?

Я сказал, что с вещами управлюсь сам. Природный ум и определенные негодяйские наклонности этого человека мне

были известны. Кем бы он стал, получив приличное образование? Некоторыми житейскими рассуждениями он меня и сейчас удивлял.

– Приготовил бы постель барыне, - сказал я. Он ушел, стуча сапожищами, а я открыл у машины заднюю дверь.

– Вылезай, приехали, - довольно любезно сказал я.

Она сидела на заднем сиденье, ссутулившись, зажав коленями кисти рук, и тихо, доверчиво глядела на меня снизу вверх. Молчала. Взгляд ее, лишенный лукавства, был чист. Чрезвычайно симпатичная. Лицо овальное, рот небольшой, упрямый. Нежная кожа губ. Волосы темные, не достигают плеч. Джинсы, кофточка из какой-то синтетики. Ежится: холодно.

Я повторил предложение. Она улыбнулась и показала язык. Нет, с возрастом я, похоже, ошибся. Ее манера общаться меня озадачила. Язык, однако, был бледен и сух, губы ее запеклись, и хотя просьб с ее стороны не поступало, я взял с переднего сиденья полуторалитровый баллон с какой-то колой и подал ей. Она проявила интерес. Взяла бутылку в руки, повертела так, сяк, но впечатление было такое, что видит она подобный предмет впервые. Ломается? Или ломка у них выглядит именно так? Или там, откуда она явилась, напитки подают в ночных горшках?

Она протянула мне бутылку обратно. Не хочешь не надо. Я хочу. Я отвинтил колпачок и сделал глоток. Кола была теплая. Но в утреннюю прохладу в самый раз. Она смотрела завороженно, как дергается мой кадык. Жадно протянула руку: дай. Я дал.

Она попробовала отхлебнуть из горлышка - не получилось. Темная струйка влаги потекла по ее подбородку. Сделала еще попытку - поперхнулась. Откашлявшись, приступила к третьей, медленно-медленно поднимая бутылку над запрокинутым лицом. Она выпила около литра, наверное, остатки протянула мне. Взглянула на меня еще раз, как показалось мне, с благодарностью. Глаза, кстати, были большие, черные - трудно читать в черных глазах.

– А сейчас, дорогая, выйдем из машины, примем душ, отдохнем с дороги. Я видел, как ты машину вела. Нелегко тебе было.

– Бл-бл-бл-бл, - сказала она, явно меня передразнивая. Ее настроение несколько поднялось. В глазах появился блеск и немного лукавства.

– Давай, вылезай. Хочешь кушать?

– Кушать, - уверенно повторила за мной эта взрослая девица лет двадцати пяти.
– Кушать, - еще раз повторила она и захихикала. Что-то в звуках этого слова ей показалось забавным.

– Не придуривайся, вылезай, - строго сказал я.

– Вылезай!
– Слова давались ей без труда и акцента.

Однако не вылезла. Я взял ее за руку, она скользнула по сиденью навстречу мне, свесила ноги. Обута в кроссовки. Штанина задралась, открыв белый носок. От волос ее пахло шампунем. Сколько времени она в дороге? Запах еще свеж. Кто ж ты, красавица? Расскажи мне о себе, или будешь, хихикая, дуру валять?

Я помог ей ступить на землю и захлопнул дверь. Она крепко ухватилась за мою одежду, озабочено глядя себе под ноги. Я развернул ее лицом к крыльцу, мы сделали первый шаг. Странные, однако, бывают, синдромы. Как, черт возьми, она машину вела? Впрочем, вела она ее неважно. Не умеет связно говорить или не хочет - ладно. Но ходить? Основательно растрясло ей мозги по нашим дорогам. Всякому притворству положен предел. Знакомые варианты: больница, милиция, сквер пронеслись в моей голове. Но вместо

того, чтобы воспользоваться ими, я хлопнул ее по заднице, и она пошла. Хватка ее не ослабла. У крыльца мы остановились, она вопросительно взглянула на меня. Я поднялся на пару ступенек. Цепляясь одной рукой за меня, другой за перильца, она проделала тот же путь. Мы поднялись на крыльцо, вошли. Пересекли зал - мимо какой-то мебели, томящейся под слоем пыли, мимо изумленного садовника, сделавшего обеими руками некий жест - милости просим - направленный в сторону лестницы, ведущей наверх. Так. Знать бы, сколь труден будет для нее путь, велел бы постелить ей на первом. Однако мы поднялись. Прямохождение она легко освоила, а поднявшись на площадку второго этажа, уже весело скакала на одной ноге. Ведет себя, как дитя. Жаль, если искренне. Садовник снизу неодобрительно наблюдал за веселой 'хозяйкой', пьяной, по-видимому. Разве эта женщина - для житейских нужд? Да и для нужд телесных довольно худа. Эстетические стандарты не те.

Вопросы гигиены я решил пока отложить. Пусть спит так. Или не спит. Я был близок к полной отключке, однако уложил ее, в чем была, на кровать, спустился к машине и перенес наверх собственный рюкзачок и ее вещи. Сумка, та, что побольше, показалась мне довольно тяжелой для ее тряпья.

Она не спала, но, лежа на спине, вертела головой, осматривая апартамент. Скоро ей это наскучило, и она принялась рассматривать свои пальцы, шевеля ими, сцепляя и расцепляя их. Особенно ее интересовало на пальце кольцо и браслет часов желтого металла.

– Есть хочешь?
– спросил я и перевел на знакомый ей язык.
– Кушать?

– Кушать?
– переспросила она с той же интонацией, что и я.
– Вылезай.
– Память у нее оказалась отменная.

Я пошел искать холодильник, а когда нашел, оказалось, что он пуст. Из застекленной веранды, дававшей приличный обзор, высмотрел садовника. В желтых перчатках, с инструментом в руках, он обхаживал куст роз, соперничая с ними цветом ланит. Я вспомнил, кстати, что, рекомендуя его мне, мэр упоминал об этом его увлечении и даже уверил меня, что никто лучше него в округе роз не выращивает. Я не мог судить о качестве этих бутонов, потому что был равнодушен к цветам.

Я подошел, спросил еды.

– Убраться надо у вас, - вместо затребованного ответа сказал садовник.
– Не мыто давно, не метено.

Я повторил свой вопрос.

– Так я ж и говорю. Есть тут женщина одна, Полина. Ничего, опрятная. Можно ее нанять, уберет. А то хозяйке твоей не управиться. Больная, видать?

Я в третий раз задал свой вопрос.

– Конечно, сердцу не прикажешь, - продолжал рассуждать он, прищуриваясь и оценивая взглядом недостриженый куст.
– И желудку не прикажешь, и печени. Однако, за неимением кухарки, кушать нечего. Оно конечно, схожу.

– Сделай милость.

– Прогуляюсь заодно. За Полиной зайду. У нас лучше всего гулять по утрам, пока молодежь еще трезвая.

Я дал ему русских денег, и он, наконец, отправился, сложив садовый инструмент тут же под кустиком. Поднявшись наверх, я обнаружил, что девушка спит.

Рюкзачок я пока засунул в шкаф и завесил тряпьем, оставшимся от прежних хозяев. Борясь с собственным сном, решил заняться ее вещами. Пора раскрывать инкогнито. Ну-ка, кто ты?

Содержимое малой сумочки я вывалил на стол. Косметика, зеркальца, пилочки, всяческая дамская дребедень. Никаких документов и следа не было. Ни намека на имя и местожительство. Кармашки на молниях оказались пусты, в одном только - чек какого-то магазина с датой недельной давности и проставленной стоимостью этой самой сумочки, видимо. Хоть какая-то зацепка, решил я, перекладывая чек в свой карман.