Приключения во дворе
Шрифт:
В это время открылась дверь и на площадку вышла проводница.
— Ваши билеты, граждане, — сказала она.
У Кати замерло сердце. Только сейчас ей пришло в голову, что у неё нет ни билета, ни денег, ни даже паспорта. Она представила себе, как много предстоит неприятностей. Как её задержат, как будут осуждающе смотреть на неё пассажиры и проводники, как будут её подозревать в попытке проехать бесплатно, как ей придётся добиваться, чтобы ей поверили, чтобы послали в Москву телеграмму. Как испугаются её родители, получив телеграмму… Всё это она прекрасно себе представляла, и всё-таки, пожалуй, главной для неё и сейчас была мысль — убедила она в чём-нибудь Вову или ни в чём не убедила, а просто зря говорила, нервничала,
По-видимому, всё было зря. Вова спокойно вынул из верхнего кармана билет и протянул его проводнице. Проводница проверила компостер и сунула его в сумку для билетов.
— Ваш билет? — обратилась она к Кате.
— У меня нет билета, — сказала Катя.
— Как это — нет билета? — удивилась проводница.
— Я очень торопилась, — сказала Катя, чувствуя, как краснеет от стыда. — Я вскочила в вагон уже на ходу.
— Ну, что же, — сказала проводница, — до следующей станции заплатите штраф, а там возьмёте билет.
— У меня нет денег, — сказала Катя.
Проводница рассердилась ужасно.
— Вы мне голову не морочьте, — сказала она. — Что же, вы торопились на поезд, чтобы зайцем проехать? Да?
Катя посмотрела на Вову. Он стоял спокойный, и лицо его ничего не выражало. Конечно, можно было объяснить проводнице или не ой, а какому-нибудь начальнику, как всё получилось, почему ей надо было во что бы то ни стало попасть в вагон, в котором ехал Вова, сказать, что Вова сбежал от родителей и поэтому она не могла пропустить поезд. Наконец, можно было попросить у Вовы денег в долг. Ведь были же у него деньги, наверняка были. Но Вова молчал. Вид у него был такой, будто он к Кате никакого отношения не имеет и вся эта история совершенно его не касается.
И тогда зло взяло Катю. Не будет она унижаться перед Вовой, всё она ему сказала, что только могла сказать, и ради него оказалась в таком глупом положении! А если это его не касается — пускай.
— Да, — сказала Катя, — я хотела зайцем проехать. У меня и документов нет. Высадите меня на ближайшей станции, и дело с концом.
— Нет, не с концом! — возмутилась проводница. — Там выяснят, кто вы такая, и штраф возьмут. Где ваши вещи?
— У меня и вещей нет, — сказала Катя.
— Пойдёмте, — скомандовала проводница.
Было всё, что предвидела Катя. Её вели через вагон, и пассажиры провожали её осуждающими взглядами. До Кати долетело начало разговора о ней, который, наверное, долго продолжался после того, как её провели через вагон. Собеседники удивлялись, что выглядит она прилично, а стыда у неё совсем нет. И если с этого началось, то Катя могла только догадываться, что же говорилось потом.
Её вели через второй вагон и через третий. Она шла не оглядываясь. Не так уж было приятно встречать осуждающие взгляды пассажиров.
Потом её привели к какому-то главному, пожилому, усатому человеку, который тоже начал её расспрашивать и которому она тоже подтвердила, что у неё нет ни билета, ни денег, ни документов, ни вещей. Пожилой, усатый долго её отчитывал. Катя молчала, понимая, что возразить нечего и что он совершенно прав. Случайно повернув голову, она увидела, что в коридоре, возле купе, где сидел главный, стоит Вова и с равнодушным лицом заглядывает в купе. Он был настолько жесток, что пришёл полюбоваться её унижением. Это показалось ей даже более обидным, чем слова главного.
Долго она сидела в купе, поджидая ближайшей станции, на которой её с позором выведут и передадут в руки железнодорожной милиции. Скверно было у неё на душе. Может быть, заявить, что Вова сбежал от родителей? В сущности говоря, это она обязана сделать. Но почему-то она не сделала этого. Она молчала.
Наконец поезд стал замедлять ход. Главный вывел Катю на площадку, и ей пришлось пройти мимо равнодушно смотревшего на неё Вовы. Потом за окном поплыли фонари, показалось деревянное станционное здание, освещённый перрон и большие часы. Поезд остановился. Открылась дверь, и они с пожилым, усатым сошли на перрон. На перроне, к счастью, никого не было. Главный провёл её в дежурную комнату, в которой сидел лейтенант милиции, молодой спокойный человек.
— Вот, пожалуйста, — сказал пожилой, усатый. — Ни билета, ни документов, ни вещей.
— Садитесь, гражданка, — сказал лейтенант.
Катя села на скамейку. Усатый сразу же вышел. Он торопился. Поезд стоял здесь всего несколько минут.
— Рассказывайте, — сказал лейтенант, — как же это получилось, гражданка?
— Так и получилось, — сказала Катя раздражённым тоном.
Она не на лейтенанта была раздражена. Она всё ещё думала о Вове, у которого было такое равнодушное лицо, который даже не предложил ей деньги, хотя великолепно понимал, что из-за него она влипла в неприятнейшую историю. Столько вложила она в разговор с Вовой, и всё зря. Это уже просто злодей какой-то, до самой глубины испорченный человек.
Она сама не могла понять, почему она всё же не заявила, что Вова сбежал от родителей, что его следует задержать и отправить домой.
— Так, — сказал лейтенант, положил перед собой лист бумаги, взял ручку и обмакнул перо в чернила. — Фамилия, имя, отчество?
Глава двадцать девятая. Вова прыгает с поезда
Вова очень испугался, когда увидел Катю Кукушкину. Ему было совершенно ясно, что будет дальше. Катя сообщит, что он, тринадцатилетний мальчик, ещё не имеющий нрава на самостоятельную жизнь, удрал от родителей, и его задержат. Кстати сказать, впервые он, пусть в мыслях, употребил слово «родители» во множественном числе. Да, хорошего от появления Кати Кукушкиной ждать не приходится. Она неожиданно нарушила его замечательно составленный план. Разные мысли крутились у него в голове. Может быть, думал он, удастся удрать и пересесть на другой поезд. Или лучше подождать и постараться убедить её, что он едет в Феодосию, твёрдо решив стать настоящим человеком и трудом заработать право на уважение. Пожалуй, следовало ждать. Ждать и пока не ссориться. Сила была в руках у Кати Кукушкиной. А силу Вова Бык уважал. Поэтому, когда Катя предложила ему пойти разговаривать на площадку, он беспрекословно поднялся и пошёл за ней. Слушать её он начал не просто недоверчиво, а враждебно и раздражённо. «Бреши, бреши, — рассуждал он, — ещё посмотрим, иго кого охмурит!»
Катя ничему не стала учить Вову. Она просто очень ясно представила себе, как Вова погибнет, и стала об этом рассказывать. Так ясно она это видела, что если чего и недоговаривала, то Вова додумывал сам. Да, он понимал, что будет ночевать на скамейках бульваров в Феодосии. Да, с удивлением должен был он признать, что этот удивительный город с морем, которое уходит неизвестно куда, с тёплыми берегами, бывает и холодным, и мокрым, и неуютным. Раньше это ему почему-то не приходило в голову. И лапы, в которых его будут держать, показались ему реальными лапами, он увидел, какие она цепкие и сильные, как из них невозможно вырваться. Он про такие лапы кое-что знал; Катя искрение боялась за него, и он это чувствовал. В конце концов, никто её не обязывал вскочить без билета в вагон и уехать неизвестно куда. Вова гораздо раньше, чем сама Кукушкина, понял, что дело для неё кончится плохо. Наверняка у неё нет билета, и, значит, задержат прежде всего Кукушкину, а не его. Его поразило, что она об этом не думает, что ей даже не приходит в голову, какие предстоят неприятности. У него прошло чувство враждебности к Кате. Чувство враждебности уже прошло, чувство уважения ещё не появилось.