ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНГИ [худ. Г. Фитингоф]
Шрифт:
Завклубом объявил концерт открытым.
Заиграл шумовой оркестр, В нём были и боцманские дудки, и мегафоны, и втулки переговорных труб, и сигнальные горны, и ярко начищенные кастрюли — и всё это гремело, свистело, звенело. Затем пел очень большой краснофлотец, наверно водолаз. У него был такой зычный голос, что в палубе стало ещё теснее. Было много номеров, и все они нравились Виктору. Он подталкивал локтем своего нового знакомого, смеялся, аплодировал и несколько раз кричал «бис». Если номер был особенно удачный, железная палуба грохотала под ногами; в тесноте не все могли аплодировать, но топать могли все. Смеющийся взгляд наркома перебегал с одного лица на другое, и Виктору показалось —
— Бис — значит повторить.
Хор кончил, и началось самое интересное. Завклубом помахал фуражкой, дождался тишины и, к удивлению Виктора, объявил:
— Цыганские пляски! Выступят две балерины.
— Просим, просим! — закричали краснофлотцы смеясь.
— Настоящие балерины, — серьёзно подчеркнул завклубом и хлопнул в ладоши.
В круг скользнула молодая цыганка в блёстках, лентах, ярком монисте, с бубном в руках. Она была стройная, высокая и густо нарумяненная, но Виктор сразу увидел фальшь: у балерины были чересчур большие руки и чёрные усики. Цыганка ударила в бубен, баяны заиграли, балерина притопнула и поплыла — сначала медленно, потом быстрее, а потом завертелась волчком, всё на ней заблестело, зазвенело, и она снова поплыла, лёгкая и цветистая, будто вышедшая из книжки с раскрашенными картинками.
— Эх, до чего хорошо! — сказал санитар. — Ну, хоть на ленинградский театр посылай. Ай да мы!..
— Славно, толково! — зашумели задние ряды.
Цыганка будто только этого и ждала. Она закружилась, взлетела над палубой и, казалось, так и не опустилась, не коснулась её ногой — замелькала в воздухе разноцветным огнём, всё выше и выше, всё быстрее и быстрее и вдруг, ударив в бубен, остановилась как вкопанная, плутовато улыбнулась, молодцевато закрутила усики, поклонилась и — не успели зрители забушевать — скользнула и исчезла, точно всё это промчалось лёгким и свежим видением.
— Хорошо? — спросил завклубом с гордостью.
— На приз! На приз!
— А теперь выступит вторая танцовщица! — объявил завклубом. — Пожалуйте…
Медленно вышла другая цыганка. Одной рукой она подняла бубен над головой, рукавом закрыла лицо и застыла, ожидая музыки. Она была ниже первой цыганки, коренастее, а одета так же пёстро и ярко. Когда заиграли баяны, она сделала несколько шагов и, не открывая лица, закружилась.
— Ну, эта похуже, — шепнул санитар на ухо Виктору. — Та же фабрика, что у Гаврика, только труба пониже да дым пожиже. Нет, не великолепно!
Музыка становилась всё быстрее. Всё быстрее кружилась цыганка, по-прежнему не открывая лица, а потом, продолжая кружиться, забила чечётку. Виктор любил чечётку, сам отбивал её неплохо, но это было совсем, совсем другое дело: это была такая быстрая, ровная, чёткая дробь, что в палубе наступила насторожённая тишина.
— Ну-у! Сейчас собьётся, — сказал санитар.
Нет, не сбилась. Звенела дробь чечётки, плыла цыганка, закрывая лицо широким вышитым рукавом, и, как только сорвались первые невольные хлопки, пронзительно гикнула, свистнула, ударила вприсядку, раскинула руки, низко опустила голову и пошла, пошла рвать с каблука и носка, волчком и через одну и через две руки, огнём, пламенем по палубе. Накрашенное, напудренное лицо её было серьёзно, и Виктор вдруг почувствовал толчок в сердце. Где он видел это лицо, эти прямые, близко сошедшиеся брови? Где? Когда?
Он встал, потянулся вперёд, но санитар дёрнул его за бушлат и заставил сесть.
— Не мешай! Вишь, как работает… Ох ты!
Краснофлотцев не удивишь лихим плясом
Совершенно неожиданно исчезла танцовщица. Краснофлотцы вскочили, оглушили друг друга криком:
— Бис, би-и-ис!
Завклубом поднял фуражку над головой, дождался тишины и сказал:
— Первым танцевал строевой доброволец Остап Гончаренко.
Виктор подскочил. Он нашёл Остапа! Надо скорее пробраться к нему, и он поможет Виктору, непременно поможет.
— Второй, или, вернее, вторым танцором, — продолжал завклубом, — был строевой краснофлотец. На флоте он тоже недавно…
— Имя-имечко! — загремела палуба.
Все кричали: «Имя-имечко!» Кричал и Виктор. Это имя он ждал нетерпеливее, чем кто бы то ни было. Теперь юнга был почти уверен, что нашёл человека, которого так долго искал и от которого зависело, получит ли он свои флажки. Но завклубом не спешил, завклубом разжигал любопытство слушателей.
— …пришёл добровольцем, — продолжал завклубом, — состоит в Ленинском комсомоле. Его фамилия…
Виктор невольно привстал.
«ПОДОЖДИ ЗДЕСЬ!»
Как раз за спиной Виктора на переборке находился никелированный колокол громкого боя величиной с добрый рыбацкий котёл. Он-то и плеснул в палубу чудовищный грохот, в котором без остатка утонул и голос завклубом и шум зрителей. Колокол бил, дрожал, исходил металлическим сплошным рёвом. Люди вскочили, метнулись, скрылись, как скрываются сны при внезапном пробуждении: сразу, молниеносно, как вихрь, промчались краснофлотцы мимо Виктора. Они были те же самые, что до тревоги, и уже совсем другие. Их лица, только что такие оживлённые, окаменели. Их глаза, такие блестящие и яркие, стали сосредоточенными. Концерт, дружное веселье, забава — всё это перестало существовать. Теперь имело значение лишь то, что находилось по ту сторону колокола громкого боя: море, шторм и опасность, грозившая кораблю.
Виктор остался один. Палуба расстилалась пустыней, и юнга почувствовал самое плохое, что может почувствовать посторонний человек на корабле во время тревоги, — свою бесполезность. Каждый корабль на флоте знал, что ему нужно делать, что от него требуется. Каждый краснофлотец имел своё заведование, мог, закрыв глаза, добежать до своего поста. А Виктору некуда было идти, нечего делать. Он беспомощно оглядывался. Угрюмо загудела вентиляция, которая была выключена на время концерта.
Виктор знал лишь один адрес — камбуз, где хозяйничал Костин-кок, — но, когда он бросился в сторону камбуза, дорогу ему преградила железная дверь.
Краснофлотец, развёртывая пожарный шланг, спросил:
— Что бродишь без дела? Где твоё заведование?
— Я с блокшива.
— Что делал на блокшиве по тревоге?
— Состоял рассыльным при командире…
Краснофлотец на ходу бросил:
— Пройди в кают-компанию.
Виктор бросился в направлении, которое ему указал краснофлотец, но за его спиной кто-то сказал?
— Стоп, юнга, стоп!
Он обернулся. Перед ним стоял человек в чёрном дождевике с поднятым капюшоном, из-под которого виднелась эмблема командирской фуражки. У человека были светло-голубые глаза под нависшими бровями, и эти глаза смотрели на Виктора упорно, но не строго, и даже казалось, что они чуть-чуть улыбаются. Губы, охваченные двумя резкими морщинами, были крепко сжаты, но Виктору почудилось, что в самых уголках рта вздрагивает усмешка. Человек был не молод — в его небольшой светлой бородке блестели седые волосы. Он взял удивлённого Виктора за плечо, провёл в коридорчик за коммунальной палубой, мягко втолкнул в каюту и приказал: