Приключения юнкора Игрека
Шрифт:
Можно было, конечно, остаться и повидать Быкова — теперь уже наверняка того самого. Но вдруг Сиропов захочет посмешить гостя и прочтет ему наше с ним «интервью»?..
Мы уныло поплелись в гостиницу, уже понимая, что произошло. Но в фойе я все-таки не выдержал и подошел к окошку знакомой нам регистраторши:
Посмотрите, пожалуйста, еще раз сто двенадцатый...
Быков проживает,— отозвалась вскоре регистраторша.
А там не записано — кто он. Где работает?— с надеждой спросил я.
Все зафиксировано,— кивнула она.— Все как положено... Вот, пожалуйста — Быков Василий Карпович... Начальник геодезической экспедиции... Прибыл на зональный семинар геодезистов.
«Ну и что с того!— подумал я.— Все равно человек очень интересный».
Как говорит Акрам — «Доверяй локатору, но гляди в оба». А еще — «Поспешишь — айсберг насмешишь!» И еще: «Якорю — и тому не безразлично, на каком дне лежать».
Между тем дело шло к звонку на первый урок. Первый урок последнего дня перед весенними каникулами. Злые друг на друга и вконец расстроенные громовой неудачей, мы поспешили в школу и вошли в вестибюль вместе со звонком.
Первым уроком сегодня была физика. Это еще ничего. Сегодня, слава каникулам, не среда, а значит нас не будет дразнить яичница. Это было бы весьма некстати — в хлопотах и поездках мы, конечно же, не успели пообедать.
У дверей класса, в коридоре, почему-то стояла парта. Обогнув ее, мы вошли в класс. Урок уже начался.
— Проходите!— сухо кивнул Николай Алексеевич и, поспешив к своему месту, мы вдруг с удивлением обнаружили, что нашей с Борькой парты... нет. Нет как не было, и только зияет зазор, где она стояла.
—Садитесь же!— с издевкой пригласил Николай Алексеевич.— Не мешайте вести урок.
—Но...— протянул я.— Но... Наша парта...
—Ваше место?— выкрикнул Николай Алексеевич, простирая сухонькую руку со сверлящим и негодующим указательным пальцем.— Вот и садитесь как хотите. Безобразники какие!.. Знаю я ваши штуки! Парту в коридор вытащили, и еще глумятся. Комедию, понимаешь, устроили. После урока к Леопарду Самсонычу пойдете!..— Николай Алексеевич нервно ходил вдоль доски, бросая на нас с Борькой высоковольтные взгляды. Его зрачки, казалось, сейчас превратятся в шаровые молнии и, выполняя волю разгневанного учителя, полетят за нами вдогонку.
Только сейчас мы поняли, что за парта встретилась нам в коридоре. Эта была наша с Борькой парта. Но кому понадобилось вытаскивать ее в коридор? Ерунда какая-то...
—Можно, мы занесем?— смиренно спросил Борька, косясь в сторожу двери и избегая встречи с шаровой молнией.
—Нетушки, голубчик!— запротестовал Николай Алексеевич.— Вы этак мне урок в балаган превратите. Идите-ка лучше туда, к своей парте, и сидите там. А дверь можете открыть...
Делать было нечего. Мы поплелись к двери, раскрыли обе створки и, придвинув к двери парту со стороны коридора, сели за нее, ловя насмешливые взгляды наших товарищей. По лицу Кати Суровцевой прогуливалось, как по бульвару, откровенно разодетое в пух и прах - Ликование.
Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Обернулся — Наталья Умаровна. В глазах — изумление.
—Вы чего это тут? За дверь выставили? Оригинально... А парту-то зачем наказывать!..
Я устало вздохнул. Ну что мы сейчас можем доказать? Наталья Умаровна ушла, ворча:
—Горе, а не класс на мою голову. Цирк какой-то...
Добродушного нашего старичка Николая Алексеича было просто не узнать. И куда только подевались его всегдашнее лукавство, шутки, вдохновение, обычно бросавшие его в несметную подсобку, откуда он доставал удивительные приборы и поражал нас волшебными опытами. Скучным, бесцветным, совсем незнакомым голосом рассказал он нам тему, а потом начал опрос, и до конца урока не вставал со стула.
Прозвенел звонок, мы внесли парту в класс, поставили на место и уставились на Николая Алексеевича, ожидая, что сейчас он выполнит свою угрозу и отведет нас к директору. Но Николай Алексеевич устало махнул нам рукой и, сгорбившись, поплелся в подсобку. Мы переглянулись. Что такое? Что все это значит? Кому понадобилось вытаскивать в коридор нашу парту? Почему так подавлен Николай Алексеевич?
Ну и дела. Тут — каникулы! Казалось бы, выкинь из головы школу — и думай о веселых вещах. Как же, выкинешь... Вопросы — один другого сложнее — поднимались из глубины нас самих, как молчаливые, притопленные бомбы. Шевельнись — взорвутся. Не шевелись — и взорвешься сам. От нетерпения. От любопытства. От жалости...
Бр-р-р! Незавидный выбор: шаровые молнии или минное поле...
В вестибюле Лена Авралова вывешивала огромный лист ватмана — план на весенние каникулы.
—Смотри!— показал Борька, ткнув палец в середину листа.— Знакомые все лица!
В плане значилось — «Книжкина неделя. Встреча с писателями, поэтами и журналистами детской газеты».
—Опять Сиропов?— спросил я вожатую.
Лена покровительственно объяснила:
—Олег Васильевич согласились организовать данное мероприятие и пригласить к нам творческий актив. Видимо, будут и они сами...
«Надо не забыть»,— подумал я, запоминая дату и время встречи. На каникулы это было уже второе по счету дело. Учительница по литературе велела нам написать к первому апреля сочинение «Моя заветная мечта», остальные же учителя смилостивились и задания не дали.
А из головы все не выходила парта и ужасно грустные в конце урока глаза физика.,
Как говорит Акрам — «Плывут в порт, чтобы мечтать о море». И еще — «Моряк и на суше моряк. Море его берегу в долг дает, а забирает с процентами».
Еще Акрам говорит: «Чужой якорь на дно утянет».
Эту присказку брата мне пришлось вспомнить, когда, играя у третьего подъезда, мы нашли на тротуаре какой-то ключ. Борька положил его в карман, и мы преспокойно отправились играть в теннис — на победителя. За столом властвовал Ромка Суровцев. Он играл уже пятый раз подряд, обыгрывая всех. Нелегко сейчас приходилось и Борьке. При счете четырнадцать - одиннадцать в пользу Ромки подача перешла к Борьке. Подав по диагонали стола стремительный шарик, вяло отбитый Ромкой, Борька решил испробовать свой излюбленный прием — топс. Ловко вильнув ракеткой, он прямо-таки из-под стола вывинтил шарик и послал его высоко над сеткой на сторону Ромки. Но увидеть, куда пришелся шарик, ни Борьке, ни Ромке не довелось. Потому что истошный крик дяди Сидора Щипахина, вспоровший тишину двора как консервную банку, заставил всех нас отвлечься от тенниса и уставиться на кричавшего.