Приключения Жихаря
Шрифт:
Отчего же все–таки Ваня Золотарев предстал перед ним во младенческом состоянии? Должно быть, набрел в своих бесконечных странствиях на дерево с молодильными яблоками да не удержался – лишку съел…
На поляне, где разделял богатырь трапезу с Семью Симеонами, уже никого не было. Валялись только пустые бочонки да бутылки, огрызки да кости. Убрать за собой ленивые братья–однобрюшники, конечно, не удосужились. Пришлось богатырю самому наводить чистоту, чтобы не гневить леса. Меч–разумник при этом услужливо превращался то в метлу,
Бутылка, даже пустая, – вещь полезная, и в любой корчме можно за нее получить кусок хлеба с солониной, а то и чарочку. Поэтому бутылки отправились в заплечный мешок. Кто же спугнул Симеонов, если они посуду зря побросали?
– Ничего, – сказал богатырь. – С таким мечом от любого врага отобьюсь.
Он еще раз оглядел поляну, поклонился ей за гостеприимство и выбрел на дорогу.
Сколь долго ни шел, а очередного деревянного Проппа не миновал. Неведомо ведь, попадется ли он на пути в бездне времен. Может, там его и вовсе не знают!
– Ну, здравствуй еще раз, – сказал Жихарь, усаживаясь поудобнее. – Ныне попотчую тебя предивной сказкой, перенятой у неведомых островных людей, что горазды в воинских искусствах и благородных понятиях. Сказка, конечно, странная и печальная, вот послушай.
Однажды перед наступлением нового года эры Дзисё четверо друзей собрались в
бане–фуроси, чтобы снять усталость прошедшего дня и смыть грехи прошедшего
года. Один из них, по имени Такамасу Хирамон, был составителем календарей и
любил, как говорится, время от времени украсить свое кимоно гербами клана
Фудзивара, то есть выпить. Другой служил церемониймейстером у князя Такэда
и звался Оити Миноноскэ. Он тоже был мастер полюбоваться ранней весной,
как пролетают белые журавли над проливом Саругасима, – то есть опять же
выпить. Третий из приятелей был знаменитый борец–сумотори по имени Сумияма
Синдзэн и, как все борцы, всегда находился в готовности омочить рукав, а то
и оба первой росой с листьев пятисотлетней криптомерии – проще говоря,
выпить как следует. Четвертый подвизался на сцене театра. Но под
псевдонимом Таканака Сэндзабуро он тоже частенько после представления
позволял себе понаблюдать восход полной луны из зарослей молодого бамбука,
что опять–таки означает пригубить чарку.
Распарившись в бочках с горячей водой, друзья решили предаться общему для всех пороку. Молодой Такамасу предложил выпить трижды по три чарки нагретого сакэ.
– Холостому мужчине доступны все развлечения, – сказал он. – Но даже и ему вечерами становится тоскливо без жены. Сегодня я твердо намерен заключить брачный контракт с госпожой Хидаримару, что живет за Восточным храмом, и поэтому должен быть трезв и почтителен.
– Нет! – вскричал великан Синдзэн. – Не три, а девять раз по три чарки следует нам выпить перед тем, как начну я готовиться к состязаниям в Киото, потому что с завтрашнего дня мой сэнсэй воспретил мне даже проходить мимо питейных заведений.
Молодые повесы решили уважить знаменитого борца и последовали его предложению. После двадцать седьмой чарки, когда составитель календарей уткнулся носом в миску с соевым соусом, церемониймейстер Оити вспомнил, что кому–то из пирующих надо отправляться в Киото. Отчего–то решили, что это именно Такамасу. Бедного составителя календарей погрузили в проходящую в нужном направлении повозку, заплатили вознице и растолковали ему, что избранница Такамасу живет за Восточным храмом.
И вот, вместо того чтобы пойти к возлюбленной, живущей в родном Эдо, несчастный отправился в Киото, где, разумеется, тоже был Восточный храм!
Очнулся Такамасу вроде бы в доме госпожи Хидаримару – те же циновки, та же ниша в стене, те же полки с изображениями Эбису и Дайкоку. Только женщина была другая – шея длинная, стройная, разрез глаз четкий, линия волос надо лбом естественна и красива, зубы не вычернены, как полагается замужней женщине. На ней три платья с короткими рукавами из двойного черного шелка с пурпурной каймой по подолу, изнутри просвечивает вышитый золотом герб. Звать ее Идуми–сан. Увидел Такамасу красавицу – и сразу влюбился!
Ей, по всему видать, тоже понравился славный юноша, потому что она, схватив
кисть и тушечницу, тут же начертала на своем левом рукаве стихотворение:
Хотелось бы мне, Сидя у зеркала, Увидеть, как в тумане, Где закончится путь мой, Затерявшийся в вечерней росе!
Трудно застать врасплох составителя календарей. Такамасу немедленно снял башмак, вытащил стельку из рисовой бумаги и сразу же сочинил «ответную песню»:
Хотелось бы мне Спросить у ясеня Или у старой сосны на горе, Где живет та, Которую назову единственной!
После этого, разумеется, другие объяснения в любви стали излишними.
Но не успели влюбленные, как говорится, и ног переплести, как входная дверь
отъехала в сторону и на пороге появился суженый госпожи Идуми –прославленный самурай Ипорито–но–Суке. Увидев любимую в объятиях другого,
он закрыл лицо рукавом, прошел в угол и, достав из футляра нож длиной в
четыре сяку, сделал себе сеппуку. Кровь хлынула на белые циновки, и
несчастному Такамасу не оставалось ничего другого, как вытащить из ножен
катану и обезглавить благородного самурая, чтобы облегчить его страдания.
Идуми–сан при виде безголового тела вскрикнула, но сразу же взяла себя в руки, согрела сакэ, сменила икебану в нише, вытащила из окоченевших рук мертвого Ипорито–но–Суке нож длиной в четыре сяку и последовала за ним, сохраняя верность данному некогда обещанию. Такамасу Хирамон, рыдая, снес голову и ей. Сам же он, сложив предварительно предсмертную танку, закатал кимоно и тоже вонзил смертоносное лезвие в живот.