Приманка для Коршунова

Котлярова Екатерина

— Аналогично с Дашкой, — оскалился парень. — Больше никак непонятных игр, Коршунов.

— Иначе никак мы не могли, — устало выдохнул я, опускаясь на ступеньку рядом со Львом. Плечом к плечу.

— Можно было найти выход.

— Ты сам в это веришь, — я повернул к нему голову. — Ты посмотри на нас, Лёва. Нам только исполнилось восемнадцать. Девчонки ещё несовершеннолетние. Что мы можем придумать? Убить отца? Сбежать без денег? Ты думаешь, я не думал об этом? Думаешь, никогда не искал выхода? — парень неопределённо ведёт плечом. — Даже с тем компроматом, что я собрал на него, я тупо ссал идти в полицию. Потому что у него везде всё схвачено. Везде всё куплено. Я не уверен, что он оставил бы меня в живых.

—

Брось. Сань…

— Он убил мою мать. Он убил женщину, которую любил. Реально любил. Что ему мешает убить меня? Хочешь, я расскажу тебе, как он вывез меня зимой в домик лесника? — я ухмыляюсь, скрываю ту боль и ненависть, что снова поднимается в моей груди. — Мне было двенадцать. Я врезал ему кулаком в нос, когда он мне дал оплеуху. Постоял за себя. У меня было сломано левое запястье, нога и два пальца на левой руке. Он вывез меня ночью в лес. В домик лесника. И оставил там. В доме, где не отапливается. Где печка была забита всяким дерьмом. Не оставив ни воды, ни еды. На три дня. Уйти я не мог. Куда бл*? Когда нога сломана. Ползком по снегу? Когда сил не осталось. Я жрал снег. Он вернулся через три дня. И только тогда повёз в больницу. С обморожением. Не дал сдохнуть и на том спасибо.

Я замолчал и криво ухмыльнулся, наблюдая за тем, с каким ошарашенным видом сидит Лев.

— И да. Об этом говорить я ненавижу. Знаешь ли, не очень приятно вспоминать подробности. Маша не знает. Она многого не знает. Она и так долго плакала по ночам, когда он привёз её домой. Я не хотел пугать её ещё больше, — заметил, как парень перестал дышать. И мне стало чертовски приятно, что сестра настолько важна ему. — Машка не может спать без света. Ей кажется, что стоит только его отключить, отец попадёт в комнату. И даже то, что я рядом сплю, её не успокаивает.

— У вас нет родственников? Никто не может взять опеку?

— Нет. Моя мать сирота. Мамаша отца ещё более чокнутая, чем он. Деда я никогда не видел. Подозреваю, что он давно сбежал от гадюки-бабки. Поверь, опека нужна только Машке. Но из рук бабки я вытащить её уже не смогу. Она ненавидит Машку ещё больше чем меня. Она считает позором, что отец «нагулял» её. Благо она живёт в Чехии и в Россию приезжает редко.

— А у Маши никого не осталось из родственников по материнской линии?

— Никого. Если с отцом что-то случится её, скорее всего, отправят в детский дом. Сомневаюсь, что бабка вернётся, чтобы взять над ней опеку. А Машку детдом убьёт. Ты бл* представь, что сделают с ней, когда они узнают, в каких условиях она жила. Я знаю ребят из детского дома. И бл*. Они люто ненавидят детей богатых родителей. Избить такого всей толпой им всегда в радость. Проще прожить ещё четыре месяца рядом с папашей, потерпев пару раз в неделю его общество за ужином.

Лев сжал с силой кулаки. И со свистом выпустил воздух сквозь сжатые зубы.

— И что теперь? — не отрывая взгляда от ступенек, спросил он.

— Я не знаю, — я криво усмехнулся. — Я реально не знаю. Не знаю, как возвращаться домой. Не знаю, как теперь защищать Машу. Ведь… я бл*ть уверен, что он теперь приставит охрану. Будет знать о каждом вздохе. И… Лёва, он реально чокнутый псих. И если у него опять в башке что-то снова переклинит, этот мудак может избавиться от тебя. Естественно чужими руками.

— И что? Теперь всю жизнь бояться этого больного ублюдка?

— Пока только четыре месяца. Потом я найду способ увести Машу.

— Из города?

— Даже из страны, если понадобится.

Лев кивает. Прекрасно вижу, что такая новость его совсем не радует. Но он прекрасно понимает, что безопасность Маши куда важнее.

— А Дашка знает?

— Пока нет. Я заберу её с собой.

— За неё всё решил? — вскидывает брови. — Она это ненавидит.

— Если она любит, то поедет, — повёл плечом. — Во всяком случае, даже если останется здесь, всегда можно быть на связи.

— Отношения на расстоянии? Ты уверен, что они долго протянутся?

— Уверен. В себе уверен. И в Даше.

Лев хлопнул меня по плечу.

— Я понимаю, почему она в тебя влюбилась.

— И почему же? Только не говори, что сам запал.

— Фу, бл*, — заржал парень. — Ты похож на её отца. Я помню его. Дашка мне как родная сестра. мои родители её родной дочерью считают. Мне четыре было, когда мы переехали сюда. Сидел в песочнице, никого не трогал, как она ко мне залезла и лопатку отбирать стала. Я её толкнул. Она меня этой самой лопаткой по башке огрела. Я потом на площадку ходить боялся. Только наши матери сдружились и поочерёдно таскали то Дашку ко мне, то меня к Дашке. Делать было нечего. Дружить пришлось, — Лев хмыкает. — Потом нас в детский сад один отправили. И она побила пацана, который говорил, что я дедушку убил лопатой. Тут уж не дружить с ней я не мог. Потом в школу нас одну отправили. Сколько себя помню, нас всегда за одну парту сажали. А когда мы были в третьем классе, Дашины родители погибли. Дашина бабушка стала опекуном. Но… ей было очень тяжело, поэтому Даша некоторое время жила у нас. И как меня бесит, когда кто-то намекает на то, что мы сойдёмся, что будем встречаться, переспим. Ну реально. Это как со своей сестрой переспать. Я видел, как Дашка какала на соседнем горшке. Я её люблю, этого не отнять. Но совсем не той любовью, которую любят приписывать нам. И знаю, что она не видит во мне парня. Так что… давай без беспочвенной ревности, хорошо?

— Я не могу её не ревновать, — признался я. — Я уверен в ней. В её чувствах. Но бл*. Как же бесит, когда на неё кто-то пялится. Когда она кому-то улыбается. Особенно тяжело было, когда она меня забыла. Когда смотрела и не узнавала.

— Она всё равно в тебя потом опять влюбилась. Я слишком хорошо её знаю. Знаю её поведение.

— Поэтому решил попросить её меня отвлечь? — вскидываю брови.

— Потому что надоело видеть твоё взгляд побитого щенка на неё. Знал, что ты не сможешь устоять, если она подойдёт первая.

— Какая уверенность, — хмыкнул насмешливо. — Стратег хренов.

— Сработало ведь, — пожал плечами Лёва. — И она тебя вспомнила.

— Вспомнила.

— И я с Машей поговорил. И… Я, Санёк, не смогу держаться четыре месяца. Я не такой терпеливый как ты.

— Что?

— Ты понял, о чём я, Коршунов. Это у Дашки плохая память на лица. Не у меня. Я не сказал Демьяну о том, что подозрительный пацан таскается за Дашкой и сидит в нашем дворе каждый вечер только потому, что она впервые тогда влюбилась, — мне показалось, что меня ударили пыльным мешком. — И не смотри так удивлённо. Ты ей очень понравился тогда. Она не выдержала и поделилась. Потом конечно стеснялась. Просила забыть. Думала, что не понравилась тебе. Я ждал, когда ты подойдёшь. Не знаю, почему не говорил Даше о тебе. Ревновал, скорее всего. Привык, что она отдаёт мне всю свою любовь и всё своё время. Боялся, что теперь всё будет доставаться тебе. А в лагере мне уже интересно стало. Когда ты подойдёшь к ней. Или когда Дашка перестанет быть такой стеснительной, что на неё не похоже. Кстати, я ждал, что ты снова припрёшься. Реально. Даже решил помочь. Потому что Дашка плакала неделю в подушку.

— Я решил, что стоит забыть.

— Забыл? — криво усмехается.

— Нет. Увидел снова, накрыло уже совсем по-другому.

— В этот раз узнал не сразу. Бесил ты меня дико. Потому что я на Машу запал. Сразу запал. И…

— Сашенька, — дверь в квартиру открылась и выглянула Машка, — тут тебе уже четвёртый раз звонит отец. Я боюсь поднимать.

Поднялся и забрал из рук сестры телефон и принял входящий вызов.

— Да.

— Саша. Срочно приезжай. Тут такое случилось. Никита Васильевич… Такое горе… Никита Васильевич выпал из окна.