Приманка
Шрифт:
Из глаз Фаун брызнули слезы бессильной ярости.
– Вы двое – просто пара дворовых псов!
– Если бы ты не притащила с собой Бесполезного... – начал оправдываться Раш.
Ах, еще одно прозвище для него, понял Даг. Их здесь набралось уже множество. Однако его собственное раздражение не шло ни в какое сравнение с яростью, рожденной в нем унизительной беспомощностью Фаун.
Соррел бросил взгляд на свою огорченную жену, прижавшую руку к губам, и сердито рявкнул:
– Хватит, парни! – Он сделал шаг вперед и попытался отнять чашу у Раша, но, не желая вступать в схватку
В случившемся ничьей вины не было – по крайней мере ни у кого не было намерения разбить чашу. И Даг, и Фаун поняли, что должно случиться, и Фаун горестно вскрикнула еще прежде, чем чаша упала на деревянный пол, разлетевшись на три больших куска и кучку блестящих осколков.
Все в комнате замерли, одинаково скованные ужасом. Вит открыл было рот, но огляделся и снова его закрыл.
Соррел опомнился первым и тихим хриплым голосом распорядился:
– Вит, не двигайся: ты без башмаков.
Трил воскликнула:
– Рид! Раш! Как вы могли! – и начала всхлипывать, уткнувшись лицом в свое шитье.
Материнский гнев скатывался с этой парочки, как с гуся вода, но искреннее отчаяние в голосе Трил произвело на Рида и Раша впечатление. Оба они начали сбивчиво извиняться.
– Извинениями горю не поможешь! – воскликнула Трил и отшвырнула прочь свое рукоделие. Ткань была запятнана кровью – Трил нечаянно укололась иголкой, когда чаша разлетелась на куски. – Что за наказание мне с вами...
Вопли Блуфилдов были так болезненны для Дара Дага... он пытался закрыться от них и не мог – слишком тесно был он связан с Фаун... что он помимо воли опустился на колени. Под гневные и огорченные выкрики семейства он пристально посмотрел на осколки стекла. Отгородиться от эмоций Блуфилдов Даг не мог, но мог направить свое внимание в другое русло – это был древний, древний способ справляться с невыносимым.
Он освободил свою сломанную руку из перевязи и пальцами и крюком неуклюже сдвинул большие куски как можно ближе друг к другу. Теперь мелкие осколки... они ведь не крупнее, чем москиты. Если он мог отогнать москита, он сможет сдвинуть осколок... если сможет сдвинуть один осколок, сможет и два, четыре... много. Даг вспомнил, как нежно пел Дар чаши в солнечном свете в их комнате в Глассфордже, рождая радуги, и начал сам тихо напевать, подбирая правильный тон... да, вот такой.
Стеклянные осколки замерцали, потом сдвинулись, потом поднялись над досками пола. Даг передвигал их не рукой, а Даром руки... Даром левой руки, которой у него не было... мысль об этом оказалась такой пугающей, что Даг в ужасе отшатнулся.
Однако даже ужас не мог разрушить его сосредоточенность. Осколки кружились в воздухе вокруг чаши, как светлячки; каждый искал свое место. Золотой свет пробежал по тонким как паутинки линиям разлома – как жар тигля, как свет звезд, – много сравнения Даг не мог найти. Чаша засияла, отражая его бледное напряженное лицо. Даг продолжал тянуть почти неслышную ноту, и линии света завились водоворотами бледного золота, а потом растеклись по всей чаше, как по поверхности спокойного озера под лучами зимнего солнца.
Свет начал меркнуть... и погас.
Даг пришел в себя, стоя на коленях; волосы его свесились над покрытым потом лицом, как занавес, рот был открыт... и смотрел он на целую чашу. Его кожа была холодной и липкой, как свиной жир зимним утром, его трясло, желудок болел. Даг стиснул зубы, чтобы они не стучали.
Единственными звуками в комнате было дыхание восьми человек: у кого-то тяжелое, у кого-то быстрое и судорожное; кто-то сдерживал слезы, кто-то задыхался от шока. Даг подумал, что может на слух определить, кто как дышит. Вот посмотреть на Блуфилдов он не мог себя заставить.
Кто-то – Фаун, конечно – упал на колени с ним рядом.
– Даг... – раздался ее неуверенный голос. Маленькая рука коснулась его подбородка и подняла голову Дага так, что он смог взглянуть в ее широко-широко раскрытые глаза.
Даг подвинул к ней чашу левой рукой. Чаша была горячей, но не обжигающей. Она не расплавилась, не взорвалась, не распалась снова на тысячу кусков. Она просто тихонько зазвенела – обычный звон обычного стекла, если его двигать по доскам пола, – как будто никогда не разбивалась и не воссоздавалась. К Дагу вернулся голос – по крайней мере что-то похожее на голос, хоть он и казался самому Дагу совершенно незнакомым, словно доносился из-под земли или из воды.
– Отдай ее обратно своей маме.
Даг оперся протезом о плечо Фаун и с трудом поднялся на ноги. Комната кружилась вокруг него, и Даг внезапно испугался, что его сейчас вырвет – прямо посередине гостиной у всех на глазах. Фаун прижала чашу к груди и тоже поднялась, не сводя глаз с лица Дага.
– С тобой все в порядке? – спросила она. Даг коротко кивнул, облизнул свои холодные губы и поковылял к двери, ведущей в холл. Он надеялся, что сумеет добраться до крыльца прежде, чем его вырвет. Трил, вскочив, кинулась было к нему, но застыла на месте. Фаун последовала за Дагом, задержавшись только на мгновение, чтобы сунуть чашу в руки матери.
Даг услышал позади низкий и яростный голос Фаун:
– С сердцами он делает то же самое, знаете ли.
Девушка решительно вышла из гостиной следом за Дагом.
16
Фаун последовала за Дагом на крыльцо и встревоженно следила, как он тяжело сел на ступеньку, оперся левым локтем на колено и опустил голову. Небо на западе за домом цвело красками заката, на востоке, над речной долиной, в темнеющей синеве загорались первые звезды. Дневная жара спала, воздух сделался мягким. Фаун уселась справа от Дага и нерешительно – протянула руку к его лицу. Кожа Дага показалась ей ледяной, его все еще сотрясал озноб.
– Ты весь холодный...
Даг покачал головой и сглотнул.
– Дай мне немного... – Через несколько секунд он выпрямился и сделал глубокий вдох. – Я уж думал, что выверну весь ужин на землю, но, кажется, обошлось.
– Так обычно и бывает? После подобных вещей...
– Нет... не знаю. Я не мастер, это определили, когда мне было еще шестнадцать. Я не мог в достаточной мере сосредоточиться. Мне нужно было все время двигаться. Я не мастер, но это...
– Это было... – подсказала Фаун, когда Даг надолго замолчал.