Прими день грядущий
Шрифт:
– Я прелестна? – спросила она, плохо понимая, о чем идет речь.
Ребекка продолжала смотреть в зеркало так, словно видела там не себя, а кого-то постороннего.
– Помнишь, как ты любила стоять на мосту над Дэнсез-Крик и смотреть на свое отражение в воде? В то время тебе было лет пять-шесть. Ты бросала в речку камешки и смеялась, когда отражение разбивалось.
Ребекка подняла на мать равнодушные глаза:
– Я ничего не помню об этом времени.
Женевьева отвела взгляд, чувствуя, как болезненно сжимается сердце. Уже много недель они безуспешно пытались разбудить память дочери:
– Ничего, Бекки? Ничего не помнишь, какой мы тогда были семьей?
– Я… Когда Люк дрался с Мугой, я увидела, что у него из раны течет кровь, что-то шевельнулось во мне, и я назвала его по имени. Но я ничего не вспомнила. Это было просто…
– А, вот где моя девочка! – весело загремел Рурк, влетая в комнату.
В черных брюках и смокинге, со старательно причесанными седеющими волосами он выглядел очень представительно. Поцеловав Ребекку в голову, Рурк присел рядом с ней и, улыбаясь, полез в карман.
– Я нашел кое-что для тебя, Бекки. Когда-то я сделал это к твоему десятому дню рождения.
С этими словами он протянул дочери маленького танцующего медвежонка.
Когда Ребекка взяла игрушку, ее руки неожиданно задрожали, а в глазах появился огонек интереса. Затаив дыхание, Рурк и Женевьева наблюдали за дочерью. Вот она осторожно дернула за пеньковую веревочку, и медвежонок, издав характерный деревянный звук, подпрыгнул и повернулся на своей палке.
Прижав к груди игрушку, Ребекка вдруг посмотрела на Рурка, словно впервые увидела его. Слезы застилали ее глаза, но в них светилась искра сознания.
– Папа, – сокрушенно прошептала она. – Папа, это ты…
Ребекка упала к нему на руки, одновременно стараясь обнять Женевьеву и называя ее мамой. Затем она начала бессвязно рассказывать о людях, которых когда-то знала, о местах вокруг Дэнсез-Медоу, где любила гулять – обо всем, что было спрятано в глубине ее памяти в течение этих долгих страшных лет.
В это время в комнату вошел Хэнс. Выглядел он великолепно. Хэнс собирался поторопить родителей, но его раздражение сразу улетучилось, когда он увидел, что они одновременно смеются, плачут и что-то говорят.
– Что случилось? – спросил Хэнс, легко опираясь на дверной косяк.
Смахнув слезы, Ребекка выскользнула из отцовских объятий и медленно подошла к брату.
– Я вернулась, Хэнс, – проговорила она. – Я действительно вернулась. Теперь я помню все, – обняв его, Ребекка засмеялась. – Тем хуже для тебя, старший брат. Я помню, каким ты был хулиганом: убегал из церкви и пугал меня своей ужасной речью.
Хэнс усмехнулся:
– А ты всегда твердила, что я навлеку на себя гнев всевышнего и буду чувствовать себя собакой, грызущей овец. Но теперь я – достойный человек и собираюсь жениться на самой достойной девушке Лексингтона. Поэтому, если ты не возражаешь, я прошу тебя умыться и причесаться, чтобы будущие родственники не сочли мою семью совсем никуда не годной.
Выезд в город прошел довольно весело. Вся семья втиснулась в новый сияющий экипаж Хэнса. Было тесно, зато не так холодно на пронизывающем январском ветру.
Рурк удивился, как Хэнс сумел себе позволить такой роскошный выезд.
– Достойный человек, как я, должен иметь и достойный экипаж, – ответил сын.
Люк бросил быстрый взгляд на брата и на сверкающее на руке, сжимающей вожжи, золотое кольцо. Он-то точно знал, откуда у Хэнса деньги и на экипаж, и на золото. Родители ничего не подозревали о связях старшего сына с контрабандистами в Новом Орлеане, но Люк, помогая брату перебираться в новый особняк на Хай-стрит, наткнулся на множество счетов по оплате перевозки запрещенных законом грузов.
Однако он не сказал ни слова: не время обсуждать неразборчивость Хэнса в средствах, когда Ребекка наконец вспомнила себя, и родители так счастливы.
Рурк и Женевьева сидели справа и слева от своей старшей дочери на высоком сиденье экипажа и радостно улыбались прохожим, которые с любопытством останавливались, чтобы посмотреть на Ребекку.
О возвращении девушки в городе сплетничали уже месяц.
Только одно происшествие омрачило поездку: Ребекка заметила Джонни Игла, пожилого шони, который частенько посещал пивные на Мэйн-стрит. Несмотря на то, что он был одет в обычную полушерстяную рубашку и брюки, индеец носил длинные, заплетенные в косы, волосы, а на его груди извивалось ожерелье из медвежьих клыков.
Когда Джонни улыбнулся белоснежной улыбкой и нетвердой рукой помахал Эдерам, Ребекка в ужасе вскрикнула и спрятала лицо на груди у отца.
– Ну-ну, – успокоил ее Рурк. – Он безобиден, как мотылек.
– Я понимаю, – вздрагивая, согласилась девушка. – Но мне страшно любое напоминание о…
– Конечно, милая Бекки. И я позабочусь, чтобы ничто и никогда не напоминало тебе об этих дикарях.
ГЛАВА 26
– Мистер Кумз, – тихо проговорила Мария, – у меня просто нет слов, чтобы выразить свою благодарность.
Уил Кумз улыбнулся и надел шляпу, прикрыв большую затянувшуюся рану на голове – тринадцать лет назад ему пришлось отдать значительную часть скальпа ножу индейца из Майами.
– Я вовсе не нуждаюсь в благодарности, Мария, – закинув на плечо ружье, он с вожделением посмотрел на таверну «Пшеничный сноп». – Мы с Вельзевулом были счастливы вместе с тобой проделать путь из страны индейцев в Дексингтон.
– Вы очень рисковали ради меня, – настаивала девушка.
Кумз пожал плечами.
– Да нет. Просто подвернулся удобный случай и хорошая погода: шони не в состоянии в такой буран охранять пленников, – он покачал головой. – Да, буря была хороша. Давно не помню такую суровую зиму.
Мария улыбнулась его скромности: много раз по дороге в Дексингтон они смотрели в лицо смерти, по пояс в снегу вслепую пробираясь по ревущим от ветра долинам. Но девушка не жалела, что покинула деревню шони. Ее вела любовь к Люку, заставляя забыть страх и лишения. Все шесть недель, пока они добирались до Лексингтона, Мария думала только о нем, мечтая увидеть его и объясниться, чтобы стереть ту боль и разочарование, которые застыли во взгляде Люка во время их расставания.
Уил Кумз снова оглянулся на гостеприимную таверну, на этот теплый рай в жутком январском холоде. Из-за дверей доносились чарующие звуки: смех, звон стаканов…