Примкнуть штыки!
Шрифт:
– Гаврилов? Ты? – закричал он ещё издали. – Приказ на отход! Уходим! Кто тут ещё, кроме вас?
– Кто-то стрелял левее, вон там. Видимо, пехотные.
– Всем уходить!
– Что, Воронцов, драпаем назад?
– Приказано отходить. Мы – в группе прикрытия.
– Сплошная везуха, – усмехнулся Гаврилов.
– Я думал, тебя убило, – вдруг признался Воронцов, глядя в лицо помкомвзвода. – Там, на поле.
– Я думал, нам всем там амбец.
– Ладно, давай поживей. Артиллеристы уже ждут. – И Воронцов махнул автоматом в сторону шоссе.
Они быстро сняли со станка «максим», взвалили на плечи его тяжёлые части и покинули окопы. Как только курсанты исчезли за деревьями, к брошенным окопам прилетела маленькая птичка с сизыми крылышками, уселась на ветку орешины и долго разглядывала свежевырытый окоп, россыпь гильз и ровно насыпанный одинокий холмик под сосной.
Параллельно группе Гаврилова отходило боевое охранение из стрелковой роты 108-го запасного полка и группа из полуроты старшины Нелюбина. Они тащили миномёты. Все три группы, слившись в одну, прошли с километр и наткнулись на артиллеристов. Капитан Базыленко сам командовал арьергардным расчётом. Им были приданы две полуторки. Когда соединились, артиллеристы сразу оживились: у них появилось боевое охранение.
Немедля погрузили в машины пулемёты трубы и плиты миномётов. Поставили на передок 76-миллиметровое орудие. Подождали ещё немного, прислушиваясь к звукам недальнего боя, и поехали.
Над деревьями пронеслась стая немецких пикировщиков. Недалеко, примерно в полукилометре, самолёты сделали разворот, разделились на пары, начали пикировать и разгружаться. Там загремело, заухало. Бомбили дорогу. Или колонну.
Курсанты собрали «максим», подкатили к заднему борту, чтобы в любой момент его можно было снять и повести огонь.
Проехали ещё немного, и машина начала притормаживать. Курсанты выглянули из-под тента и увидели следы только что прошедшей бомбёжки. Три горящих ЗИСа и около сорока трупов немецких солдат. Видимо, лётчики приняли своих за отступающих от Угры курсантов.
– По своим долбанули. Ну и ну.
– У них тоже бардак. Вот тебе и немецкая точность.
– Война…
– А грузовики-то наши. Новенькие.
– Новенькие, старенькие… Горят вон все одинаково.
– Где-то ж прихватили наше имущество…
– Они сейчас полстраны прихватили.
– Вот на чужбинке и попались, халявщики…
Курсанты спрыгнули на дорогу, столкнули в кювет оторванный взрывом и согнутый в дугу задний мост ЗИСа. Полуторки поехали дальше. Из леса полоснула очередь. Пули щёлкнули по бортам. Кто-то из курсантов вскрикнул. И тут же из кузовов ответили несколькими длинными очередями и винтовочным огнём.
Выскочили на пригорок. Дальше начинался крутой спуск в лощину, к мосту. Капитан Базыленко, ехавший в первой машине приказал остановиться. Вышел из кабины, огляделся: место для позиции превосходное. Быстро сняли с передка орудие, развернули, зарядили шрапнелью, стали ждать.
Пулемёты тем временем установили по обеим сторонам дороги. Две группы стрелков держали фланги, чтобы немцы не зашли расчёту в тыл. Машины отогнали восточнее и замаскировали.
Капитан Базыленко в длинной шинели, туго перетянутой портупеей, спокойный и уверенный, как перед учебными стрельбами на полигоне, стоял на середине шоссе и, глядя на то, как деловито, без лишней суеты и шума, устраиваются на новой позиции его артиллеристы, отдавал короткие команды. Время от времени он поворачивался на запад, подносил к глазам бинокль и смотрел в глубину дорожного коридора, обрамлённого аллеями старых берёз и дубов, которые здесь росли, как говорили жители окрестных деревень, с екатерининских времён. Листва с деревьев ещё не облетела, и серая стрела дороги была хорошо видна на фоне этого неуместно-нарядного осеннего золота и багреца. Особенно выделялись дубы. Огромные, раскидистые, будто вылепленные из свежей яркой глины, которая ещё не успела как следует высохнуть. И это их торжество среди других деревьев было настолько явным, что капитан Базыленко несколько раз невольно задерживал на них свой взгляд. Жизнь его всегда проходила мимо красот природы. Так сложилось. Старый солдат, он с годами научился главное отделять от второстепенного. Главным для него всегда была служба. А родные пейзажи он рассматривал по большей части не иначе как в панораму артиллерийского прицела. Но теперь, на этой осенней дороге, Родина так близко обступила его, что он увидел и те черты, которые прежде не замечал.
– Товарищ капитан, вы ушли бы с дороги, – сказал ему заряжающий. – У них снайпера работают. Никитина вон так и сняли.
«Заряжающий прав, – подумал Базыленко. – Если его убьют, расчёт может дрогнуть и не выполнить той задачи, которая на нас возложена. А если его ранят, то сразу, в один миг, из командира, который знает, как точно послать в цель снаряд, он превратится в обузу для расчёта и всей группы боевого охранения, которым и без того будет туго». И всё же он немного помедлил, ещё раз вскинул бинокль и окинул взглядом мгновенно приблизившиеся к нему дубы и старые берёзы, наклонившиеся всей тяжестью своих ветвей и лет к дороге, а затем повернулся и размашисто зашагал к орудию.
Минуту или две ещё длилась тишина и смутное напряжение неопределённости, в которой всегда для бойца находилось место надежде, что авось пронесёт. И кто-нибудь из курсантов ещё мог заметить и торжество придорожных дубов, и блеск паутины на траве, и трепет багряного листа на чёрной ветке, с которой он, последний и будто забытый, вот-вот расстанется, и всё то, что только что разволновало суровое сердце капитана и о чём он теперь хотел поскорее забыть.
– Идут!
– Тихо, ребята! Не высовываться! Не демаскировать!
Вот и всё. Вот и померкло золото осени в глазах солдат. Осталась только просека дороги, где вот-вот покажется противник. Осталось ожидание команды «Огонь!»
– Пехота прёт.
– Где-то до роты.
– Пускай поближе подойдут.
Немцы появились в березняке внизу. Должно быть, они всё же заметили орудие курсантов, потому что тут же спрыгнули с грузовиков и рассыпались в цепь. Послышались команды. И в это время орудие сделало первый выстрел. Затем второй, третий… шрапнель рвалась над головами атакующих. В цепи там и тут появлялись прогалы. Видно было, как немцы утаскивали в тыл раненых. Вскоре цепь потеряла строй, смешалась и залегла.
– Танки!
– Бронебойный! Буссоль… Огонь! – отдавал скупые и точные команды капитан Базыленко.
Он как вкопанный, нагнувшись вперёд, стоял возле орудийного щита и жадно вглядывался в дорожный коридор, заполненный там, в глубине, толовым и пороховым дымом, огнём горящих машин, криками атакующих немцев и рёвом танковых моторов.
Заработал «максим». Иван Макуха стрелял короткими прицельными очередями. Экономил патроны. За дорогой размеренно стучал «дегтярь» пехотинцев.
– Огонь! – выкрикивал зло и скупо комбат Базыленко.