Примкнуть штыки!
Шрифт:
– По ноздри, ребята! Закапываться как следует! Но не глубже. А то как будете вести огонь?
– Эх, товарищ командир, – мягко и не сразу, а с минуту-другую потюкав вокруг себя сапёрной лопаткой, возразил ему Зот, – какой нам противу его несметной силы длительный бой? А ежели он ещё и танки пустит…
– Зот Федотыч, как вам не стыдно! У нас на каждого по две противотанковых гранаты! – оборвал его Воронцов и налёг на лопату.
В глубине копать стало тяжелее. Раненая рука быстро уставала, и вскоре тугой пронизывающей болью стянуло не только левый бок, но и всё тело. Он то и дело давал руке
Сперва Воронцов видел только сгорбленные спины пятерых своих бойцов, потом тёмные пятна спин стали расползаться, раздваиваться – это начали оформляться брустверы. И он подумал, что, когда закончат, надо сказать, чтобы наломали берёзовых веток и как следует замаскировались. Потянуло табачным дымком – закурил кто-то из бойцов, потому что ни Алёхин, ни Селиванов не курили.
– Два диска, командир, это, конечно, для серьёзного боя маловато, – услышал он над собой усталый голос Донцова.
Пулемётчик на корточках сидел возле его окопа и курил, жадно, самозабвенно потягивал из рукава.
– Вы что, уже зарылись?
Воронцов определил пулемётчикам позицию на фланге, немного поодаль от своего окопа, левее одинокой берёзы, чтобы дерево не послужило противнику ориентиром. Донцов оказался самым дальновидным: прихватил из деревни, видать, где-то на огородах, когда выходили оттуда, большую лопату с длинным черенком. Знал, что пулемётному расчёту копать надо много, не то что стрелкам.
– Заканчиваем, командир. Селиванов подчищает.
– Тогда вот что: хорошенько замаскируйтесь и подумай, где можно отрыть запасную.
– Зачем нам, товарищ сержант, запасная позиция? Если они снова попрут по этой дороге, воевать нам придётся недолго. Два диска я и из-за берёзки расстреляю.
– Выполняйте приказ, Донцов.
– Слушаюсь, – угрюмо ответил Донцов и сунулся в рукав.
Когда Воронцов наконец-то осилил окоп и опустился на колени на дно, его обступило тепло земли и такой уют долгожданного укрытия и пристанища, что он уже не смог больше сопротивляться слабости и боли и, уткнувшись головой в угол ячейки, закрыл глаза и мгновенно уснул.
Долго ли, коротко ли длился его внезапный и такой неодолимый сон, он, очнувшись так же внезапно, понять так и не смог. Может, пять минут, может, полчаса или весь час, а может, всего одно мгновение. Он вздрогнул оттого, что его обступила тишина, и вскочил на ноги. Как же он мог уснуть? Как же он мог? Позади, в березняке, копошились Донцов и Селиванов – выполняли его приказ, отрывали запасную позицию для пулемёта. А рядом с его ячейкой, за бруствером, на коленях стоял Зот, немного наклонив вперёд голову. Каска лежала у его ног. Зот был неподвижен. «Молится, что ли? – подумал Воронцов. – Или так спит. Опёрся о лопату или о винтовку и уснул. Ведь уснул же я сам, не выдержал усталости. Да и ранен Зот тоже». И Воронцов тихо позвал:
– Вы что, Зот Федотыч?
– Тихо, товарищ
– Кто?
– А кто ж… По нашу душу.
Воронцов вытянул шею, напряг слух. В ушах и во всём теле гудела усталость.
– Слышите? Во-во! Голоса… Вроде как на коний кричат. Обоз, что ли?
– Слушай мою команду! – негромко, но так, чтобы услышали все, скомандовал Воронцов. – Приготовиться к бою! Достать взрыватели и вставить в гранаты! Без команды огня не открывать!
Зот подхватил каску, бережно насадил её на голову, на ярко белевшую в ночи повязку и побежал к своему окопу. Он бежал и проговаривал:
– Господи, Иисусе Христе, борони и помилуй…
Вот оно, началось… А он думал, что немцы полезут утром, когда хорошенько рассветёт. Идут. Недолго их ждали. Если простой обоз, вся надежда на пулемёт. И он высунулся из окопа и оглянулся на пулемётчиков. Те устраивались в своём окопе, торопливо маскировали бруствер. Что с ними будет, когда у Донцова закончатся патроны? Отходить? Как он сможет отдать такой приказ, если у них задание держаться до полудня?
– Слышь, командир? – просипел из соседнего окопа Зот. – А лаются-то вроде по-нашему.
– Ну и что? – отозвался Воронцов, вслушиваясь в звенящую тишину ночи и не различая в ней ни одного подозрительного звука.
– А то, что, может, это наши. Из окружения. Нас Нелюбин тоже вот так же, ночами…
– Передайте по цепи: без приказа не стрелять. Всем – замереть.
Вскоре на гати появились люди. Несколько человек, двое или трое. Потом к ним подошла ещё такая же группа. Остановились, стали переговариваться. «Видимо, разведка, – подумал Воронцов и оттянул затвор автомата. – Хорошо, что успели окопаться. Вся надежда теперь на Донцова… Всего два диска…»
Перебрались через гать. Стали быстро приближаться. Теперь они были уже хорошо видны. Шестеро. С оружием. Каски круглые, не немецкие. И винтовки длинные, с узкими штыками. «Неужели наши? Из окружения? А вдруг всё же переодетые?»
Когда их, залёгших в окопах и изготовившихся к стрельбе, и шедших по дороге разделяло уже шагов двадцать– двадцать пять, Воронцов поднял автомат и крикнул:
– Стой! Кто идёт?!
Движение на дороге сразу прекратилось и наступила тишина. В висках застучало с такой упругой силой, что казалось, удары крови перекрывают все внешние звуки. В это время справа, где темнели брустверы окопов Зота и Васяки, грохнул, глубоко расколов ночную тишину, одиночный винтовочный выстрел и тут же мягко клацнул затвор: стрелок дослал в патронник новый патрон.
– Не стрелять! – крикнул Воронцов и выругался.
– Свои! Свои! – закричали наперебой на дороге сразу несколько голосов. – Братцы, не стреляйте!
– Кто? – закричал Воронцов, придерживая на плече откидной приклад автомата, чтобы в любой момент послать туда, где залегли шедшие по дороге и откуда слышались теперь испуганные крики, очередь. – Кто вы такие? Назовите номер части и имена командиров! Быстро! Иначе приказываю открыть огонь!
С дороги снова ответили испуганными, заполошными голосами: