Примкнуть штыки!
Шрифт:
Не знали они, заступившие дорогу врагу на Извери, что в эти дни и ночи западне и северо-западнее их произошла катастрофа, масштабы которой превосходили Минскую: нескольких фронтов, шестьдесят четыре дивизии, были окружены, и немцы, сдавливая кольцо окружения, добивали их. В плену оказались сотни тысяч бойцов и командиров РККА, несколько генералов. Красная Армия за несколько дней потеряла около миллиона человек. Ни Ставка, ни Военные Советы фронтов в это время не могли организовать эффективной обороны на последнем рубеже – Можайской линии. Войск, которые могли бы занять здесь доты и траншеи, в резерве Ставки просто не было. Отчасти положение спасло то, что немцы в эти дни вынуждены были тратить силы и время на ликвидацию «котлов». 9 октября наступление вдоль Варшавского и Минского шоссе возобновилось с прежней мощью и упорством. Но время оказалось уже упущенным. Оцепенение от катастрофы под Вязьмой в Ставке длилось недолго. Пока передовые отряды подольских курсантов и маршевых стрелковых рот на различных направлениях держали оборону, на западное центральное направление срочно перебрасывались сибирские и дальневосточные дивизии. Некоторым из них для прибытия к месту и развёртывания в боевой порядок требовалось несколько суток или всего лишь сутки.
Они шли по чавкающей под ногами тропе навстречу чёрному сосняку и не догадывались о том, что именно на них сейчас возложена самая трудная задача на всём протяжении фронта обороны Москвы. Ни сержант Воронцов, ни курсанты Алёхин и Селиванов, ни сержант Смирнов, ни бойцы Зот Михаленков и Василий Абраменков, ни пулемётчик Донцов, ни старшина Нелюбин и его подчинённые не знали тогда, что, выполняя приказ капитана Старчака, они выполняли и приказ Верховного главнокомандующего и Ставки и что Москва и вся страна сейчас надеются именно на них, и только на них, потому что других войск, которые смогли бы выполнить то, что выполняли они, ни у Верховного, ни у Ставки, ни у командующего фронтом просто не было.
– Сань? Слышь, Сань? – Воронцова вывел из оцепенения Алёхин, поджидавший их у края лощины. – Ну что будем делать?
Воронцов поднял руку, и все молча остановились. За лощиной уже начинался сосняк. Стёжка, выскальзывая из-под ног, уходила вверх. Солнце совсем завалилось за деревья, и внизу сразу начала густеть синева молодых сумерек. Ещё один короткий октябрьский день, нелёгкий, как и все предыдущие, уходил. Ничего, кроме смертной усталости, он им не оставил. Ветер утих. Но повеяло морозной свежестью. Так в открытое окно в комнату входит ночная прохлада. «Значит, к ночи жди первого заморозка, – подумал Воронцов. – Вот и кончилось тёплушко…»
Алёхин, сойдя со скользкой стёжки, стоял под деревом и ждал, что скажет Воронцов.
Что ж, надо было принимать решение. И он, повернувшись к стоящим за его спиной, сказал как о давно решённом и тщательно продуманном:
– Селиванов, следи за поймой. Остальные – ко мне.
Они сгрудились под калиновым кустом, на котором висели подсвеченные каплями невысохшего дождя рубиновые тяжёлые грозди. Кто-то из бойцов не выдержал, сорвал кисть и сунул в карман шинели. Вороноцв поднял голову и увидел виновато улыбающееся лицо Васяки.
– Что, Абраменков, после тушёнки кисленького захотелось?
– Уж больно спелая, – признался тот, – удержаться невозможно. Подумал вот: вдруг ночью спать не придётся? Тогда и пожую калину.
– А что, помогает?
– Кому как, а мне помогает. Скулы так и сводит, и глаза торчком. Так что возьмите и вы, товарищ сержант. Ноша-то невеликая, а пользу может сослужить большую.
И Воронцов про себя подумал, что бойцы у него в группе подобрались бывалые. Война и старшина Нелюбин их уже кое-чему научили. Вон как лихо вчера атаковали! И отходили без паники. Никого не бросили. Оружие не растеряли.
В деревню решили войти, когда стемнеет – со стороны леса, задами и огородами, откуда, видимо, входили и те, кто по ним палил из пулемёта. Вначале разузнать у кого-нибудь из местных, что тут и как. И если немцы ещё в деревне, придётся решать сперва с ними. Старчак через Алёхина предупредил, что на этом участке действует спецподразделение, которое может быть переодето в красноармейскую форму или в гражданскую одежду. Донцов и Селиванов залягут в сосняке, а они вчетвером попытаются окружить дом и взять их. Если силы окажутся неравными, отходить придётся снова туда, за речку, в сосны. Вот тут Донцов и Селиванов и помогут им огнём своего пулемёта.
Воронцов отдавал распоряжения, чертил прутиком на земле, вспоминая расположения дворов и проулков. Его слушали, затаив дыхание, как слушают командира, когда приходит время верить в него больше, чем в винтовку или пулемёт.
– Смотри, Донец, чтобы пулемёт работал, как часы Кировского завода, – предупредил пулемётчика Зот.
– Ты, Зот, лучше за своим хозяйством доглядай. А то небось пока я в роте отсутствовал по уважительной причине, у твоей винтовки затвор к раме приржавел.
Зот засмеялся, дёргая острым кадыком, который был виден даже теперь, в сумерках. И похлопал большой, как пральник, ладонью по ложу мосинской винтовки:
– Мой плуг борозды ещё не портил.
Они разделились на две группы. Но решили подождать ещё немного, чтобы погуще сошлись над землёй сумерки. Затаились в орешнике рядом с бродом и кладями – длинной ольхой, срубленной на этом берегу и лёгшей макушкой на другой. Одна из групп через несколько минут должна была уйти по этим кладям в сторону деревни. А пока сидели в затишке, курили в рукав. И Воронцов спросил Зота:
– Вы откуда с такими фамилиями? Михаленков, Абраменков, Нефёденков, Тимошенков…
– Мы, товарищ командир, из одной деревни. Из-под Рославля. Смоленские.
– И Нелюбин из вашей деревни?
– Нет, он из другой. Он из Нелюбичей. Из села. У них в селе все – Нелюбины.
– Из-под Рославля, говоришь? Так ведь и я почти оттуда. И шоссе от нас недалеко.
– Вот так дела, товарищ командир! – обрадовался Зот. – Выходит, мы с вами земляки?
Разглядывая сквозь густую щетину улыбку бойца, Воронцов впервые подумал, что, должно быть, этот скуластый, как монгол, и неутомимый в пути красноармеец не такой уж и пожилой, как ему показалось вначале.
– Я из Подлесного. Слыхали про такое село? На речке Ветлице.
– Васяка! Слыхал? – И Зот толкнул в бок Абраменкова.
Тот вроде бы маленько задремал, навалившись спиной на упругие орешины, которые держали его тело почти вертикально. Спохватившись, Васяка охнул, подхватил выпавшую из рук винтовку и слизнул с губы слюну.
– Ты чего, Зот?
– Командир-то наш подольский, выходит, и не подольский вовсе, а наш, смоленский, земляк! Из Подлесного родом. А твоя мать, Васяка, тоже родом оттуда. Она ж из Подлесного девкой брадена. Так?