Принц, его свита и Я

Зимова Анна Сергеевна

Я не стала сдаваться сразу. И вошла в круг танцующих. Плевать. Я никаких законов не нарушила, всё сделала как надо. Имею право веселиться.

Но вот Х. зацепилась трикотажной юбкой за мою корзинку.

– Ты совсем, что ли? – возмутилась она. – Ещё корзину притащила.

Тут музыка сменилась, заиграл медленный танец. И сразу двух девочек пригласили танцевать: топталась, положив руки на плечи своему парню, З., то же самое делала со своим Л.

Х. впилась напряжённым взглядом в толпу мальчиков. Пацаны всю дорогу держались отдельно, и, кажется, больше

никто покидать свой круг не собирался. Но вот от их группы отделился один мальчик из храбрых. И Х. сразу же сделала стойку. Потом она в сердцах оттолкнула меня. Мальчик замялся немного поодаль.

– Он ко мне шёл. А ты заслонила меня своей корзиной! – зашипела Х. коброй. – Свали уже в лес со своими пирожками. Не позорь, а?

Я не выдержала, побежала оттуда. Вот так. Я победила в конкурсе, но я всё равно позорище. Я была тут единственным сказочным персонажем, но именно я лишняя. Мне каким-то образом надо было знать, что на сказочной вечеринке сказочным персонажам не место. Что надо было переодеться тайком. Накраситься. Все же знали. А я нет.

Уже в гардеробе меня нагнал одноклассник, насчёт которого эта кобра решила, что он по её душу. Он отдал мне корзинку, которую я забыла. Я даже не поблагодарила. Сорвала с крючка свою куртку и надела её, лишь когда отбежала уже далеко от школы.

Глава 4

– Шура, ты как? Мне сказали, ты тут сидишь.

– Ма, ты чего вернулась? Я думала, ты дома переночуешь.

– Не смогла.

– Может, тогда голову мне помоем?

– Нельзя. Ни греть голову, ни наклонять – ничего.

– Но она грязная!

– Ничего не грязная.

– Я же чувствую. Дай хоть шарф или платок.

– Хорошо, пошли в палату.

– Футболку нормальную привезла, зелёную?

– Ты про зелёную не говорила.

– Да как так-то? А какую привезла?

– Ты чего как на шарнирах?

– Ничего я не на шарнирах. Ковид вообще-то бьёт по нервной системе, слышала?

Когда мы пришли в палату, нас уже ждали.

– Давай ложись, гулёна, – сказал внушающий уважение густой голос, – будем ставить капельницу.

– Я потом смогу сходить ещё погулять? В коридор. – Я распласталась на кровати и дрыгала ногой, чтобы стряхнуть шлёпанец.

– Уже не сможешь.

– Почему?

– Это новая капельница, на два часа. Её уже после отбоя снимать будут.

– Что-о-о? Два? Может, поставим завтра?

– Мадемуазель, с вами всё в порядке? Вы же так торопились вылечиться! Если передумали, дайте знать. То говоришь, что тебя мало лечат, то – «завтра».

– Ладно-ладно. Колите.

– Премного благодарен.

* * *

– Мам, давай пройдёмся по коридору, – попросила я на следующий день.

Я ощупала косынку, которую попросила повязать мне, как бандану, убедилась, что волосы не торчат, и мы пошли черепашьим шагом по больнице. Я держалась за мамину руку, но курс задавала сама. И курс этот был на приятно пахнущий цветок, точнее на скамейку, возле которой он рос. Всё-таки совсем чуток я стала видеть; по крайней мере,

растение казалось мне уже более густым тёмным облачком, чем вчера. Мы прошлись по отделению пару раз туда-сюда, когда, поравнявшись с нужным местом, я сказала:

– Давай присядем здесь?

Мама помогла мне опуститься на скамью, и мы просто сидели молча. Не знаю, в капельнице ли было дело, ковид ли ослабил хватку, но когда я проснулась, то, ещё не открыв глаза, поняла, что чувствую себя лучше. Появилась словно лёгкость какая-то. Будто в меня по капле влилось что-то хорошее. И что-то теперь было во мне – что-то очень сложное, но и совершенно очевидное. И настолько всеобъемлющее, что меня аж распирало от самых разных чувств. Это было воспоминание о том, как Макс прикоснулся к моей щеке.

Я стала придумывать речь: «Мам, я хотела бы побыть немного одна, если ты не против, послушать музыку», – но за меня всё сделал врач.

– Вот вы где, – сказал он вдруг. – Мамочка, можете сходить со мной и подписать оставшиеся документы?

Я поняла, что мама вскочила при его появлении, потому что наушники упали с шорохом на пол.

– Саша, давай я отведу тебя в палату, – засуетилась она.

– Не надо! Я прекрасно тут посижу. Под цветком. Никто меня не украдёт.

– А откуда ты знаешь про цветок? – ахнула мама. – Ты видишь его?

– К сожалению, нет. Просто он пахнет.

И вот мама с доктором ушли. Я сижу одна, в наушниках, но музыка не играет. Прикрыла глаза. Если он подойдёт сейчас, то подумает, что я умиротворённая и задумчивая, хотя я как натянутая тетива. Но придёт ли он – вот в чём вопрос. Мы договорились встретиться вчера. Я не спросила, как часто он бывает в нашем отделении. А если он сейчас на процедурах? Мне остаётся только ждать. И чем дольше я ждала, тем неприятнее становились вопросы, которые я себе задавала.

Наконец, я спросила себя: а почему ты вообще решила, Алекса, что он придёт? «Давай затусим» – это вообще-то ни к чему не обязывающее выражение. Мама с папой, бывало, шутили: «В нашем возрасте, когда говоришь кому-то, что надо бы встретиться, это означает вроде как до свидания». Ну вот, может, и «давай затусим» – это, по мнению Макса, «пока-пока». И вот я опять будто не новая уверенная Алекса, а скудоумная Шура, которая не врубается в то, во что врубаются все остальные. Опять эта паршивая растерянность и беспомощность. Я же начала новую жизнь, я изменилась. А в голове бухало: «Да он вообще забыл уже, что он тебе говорил», «Он и тебя уже забыл».

– Алекса? – услышала я.

Точнее, нет, не так. Я ощутила его присутствие за секунду до того, как он произнёс моё имя. Какие-то вибрации в воздухе. Он пришёл. Я дёрнула наушники.

– Привет незрячим, – сказал он.

– Привет хромым, – в тон отозвалась я.

– Я вчера приходил, но тебя не было.

Не забыл! Он приходил! Он искал меня!

– Да капельницы эти…

– Кино тут смотришь? – А с чувством юмора-то у него всё в порядке.

– А ты в футбол пришёл поиграть? – Я снова становилась собой, Алексой.